Глава 4
1. Итак каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей таин Божиих. 2. От домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным. 3. Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. 4. Ибо хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь. 5. Поэтому не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога.
(1. Так человек должен разуметь нас, как служителей Христовых и распределителей таин Божиих. 2. Впрочем, от служителей же требуется, чтобы каждый оказался верным. 3. Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судит человеческий день; я и сам не сужу о себе. 4. Ибо я не знаю за собою никакой вины, но тем не оправдан; судит же меня Господь. 5. Поэтому не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога.)
1) Итак каждый (так человек) должен. Весьма тяжко было наблюдать, как церковь раздиралась из-за людского рвения или неприязни, поэтому апостол приступает к более подробному рассмотрению служения Слова. Здесь по порядку надо обсудить три момента. Первое: Павел определяет служение церковного пастыря. Второе: он показывает, что недостаточно претендовать на титул или просто исполнять служение, но требуется именно добросовестное исполнение. И, наконец, третье: поскольку коринфяне судили о Павле весьма плохо, он призывает себя и их на суд Иисуса Христа.
Сначала Павел учит, какое место должен занимать любой церковный учитель. Здесь он употребляет такие слова, чтобы, с одной стороны, не принизить достоинство служения, а с другой, не приписать людям больше положенного. Ибо и то, и другое весьма опасно. Из презрения к учителям рождается презрение к Слову. Если же они сверх меры превозносятся, то злоупотребляют своей властью и неистовствуют против Бога. Умеренность же Павла состоит в том, что, называя служителей служителями Христа, он намекает, что они должны заниматься не собственным делом, но скорее делом Господа, нанявшего их на эту работу. И им не дана власть управлять церковью, но сами они находятся под властью Иисуса Христа. Коротко говоря: они служители, а не господа.
Фраза же о том, что служители — распределители таин Божиих, указывает на разновидность их служения. Апостол хочет сказать, что служение их направлено лишь на то, чтобы распределять божественные тайны. То есть, передавать из рук Господних в руки людей то, что поручил передать Господь, а не то, что им самим хочется передать. Апостол как бы говорит: Бог для того избрал их служителями Своего Сына, чтобы через них сообщить людям Свою небесную мудрость; поэтому служители не должны идти далее этого. Кажется, что здесь апостол косвенно упрекает коринфян, которые, отложив в сторону небесные тайны, стали чрезмерно страстно следовать за чуждыми измышлениями. Поэтому они оценивали своих учителей лишь по их мирской образованности. Замечательная похвала Евангелию, говорящая о содержащихся в нем тайнах Божиих, Далее, поскольку в нем в качестве некой добавки содержатся также таинства, отсюда следует, что служители Слова — законные распределители и самих таинств.
2) От домостроителей (служителей) же требуется. Апостол как бы говорит: не достаточно быть распределителями, если распределение не является правильным. Закон же правильного распределения — добросовестно его исполнять. Это место следует прилежно отметить. Ибо мы видим, как паписты надменно считают законными все свои действия и учения лишь на том основании, что называются пастырями. Однако Павел не довольствуется титулом, и ему не достаточна законность призвания, если призванный не исполняет служение добросовестно. Итак, всякий раз, как паписты выставляют перед нами внешнюю личину для поддержания тирании своего идола, будем отвечать им так: Павел требует нечто большее от служителей Христовых. Хотя папе и его приспешникам не только нет доверия в их служении; у них также, если все обдумать, отсутствует и само служение.
Впрочем, эти слова направлены не только против нечестивых учителей, но и против всех, кто преследует иную цель, нежели славу Христову и созидание Церкви. Ибо не всякий правильно учащий — верующий, но лишь тот, кто от всей души стремится служить Христу и продвигать Его Царство. И Августин вполне справедливо помещает наемников посередине — между волками и лжеучителями. Не Павел, а именно Христос требует от доброго распределителя благоразумия. И это звучит более выразительно, но смысл один и тот же. Ведь для Христа вера есть искренность совести, к которой должны прилагаться здравомыслие и предусмотрительность, Павел же понимает под добросовестным служителем того, кто осознанно и с правым намерением исполняет обязанности доброго и верного раба.
3) Для меня очень мало значит. Павлу оставалось предъявить свою добросовестность, чтобы коринфяне судили его именно по этому признаку. Но поскольку суждение их было превратным, апостол, оставив этот критерий, взывает непосредственно к суду Христову. Коринфяне пребывали в заблуждении, потому что они восхищались внешней личиной, не обращая внимания на истинные и отличительные признаки подлинных служителей. Поэтому апостол с большим дерзновением свидетельствует о своем презрении к столь превратному и слепому суду. Здесь он хорошо обличает суетность лжеапостолов, искавших только людского благоволения и считавших себя счастливыми, если ими восхищались. Одновременно апостол обуздывает превозношение коринфян, бывшее причиной их слепоты в суждениях.
Но спрашивается: по какому праву Павлу было позволено не только отвергать мнение одной церкви, но и изымать себя от всякого людского суда? Ведь все пастыри находятся в таком положении, что подлежат суду церкви. Отвечаю: доброму пастырю свойственно выносить на суд церкви как свое учение, так и свою жизнь. И суждение доброй совести не избегает света. Подобно этому Павел без сомнения был готов подвергнуться суду коринфской церкви и дать отчет в своей жизни и своем учении, если бы коринфяне расследовали дело правильно. Апостол часто присваивает им эту власть и даже упрашивает их, чтобы они судили справедливо. Но там, где добрый пастырь видит, что его подавляют нечестивые и превратные люди, там, где нет места справедливости и истине, он, не думая о мнении людей, должен воззвать к Богу и прибегнуть к Его суду. Особенно, если пастырь не может добиться справедливого и законного разбирательства дела.
Итак, пусть рабы Господни помнят: не следует возражать против проверки их учения и жизни. Больше того, пусть они добровольно на нее идут, и если им что-то предъявляют, пусть не отказываются держать ответ. Но если они видят, что их осуждают заранее, что приговор выносится еще до заслушивания дела, пусть они наберутся смелости и, презрев человеческий суд, бестрепетно ожидают суда Божия. Так некогда и пророкам, имевшим дело с упорствующими людьми, дерзко отвергавшими в их лице само Слово Божие, надлежало восстать и попрать это дьявольское превозношение, открыто ниспровергающее власть Божию и свет истины. Но если кто, имея возможность защищаться или нуждаясь в опровержении выдвинутых против него обвинений, воззовет к Богу, используя это, как некую увертку, он покажет тем не свою невинность, а скорее наивысшее бесстыдство.
Как судят другие люди (Как судит человеческий день). Хотя некоторые толкуют эти слова по-другому, я думаю о них проще. «День» метафорически означает здесь суд. Ведь для суда назначается определенный день, и подозреваемые призываются на суд в определенное время. Апостол же называет человеческим тот суд, где судят не по истине, не по Слову Господню, но по собственной похоти и дерзости, одним словом, где председательствует не Бог. Пусть, — говорит апостол, — люди воссядут и начнут судить, как им угодно, мне вполне достаточно того, что Бог отменит всякий их приговор.
Я и сам не сужу о себе. Смысл в следующем: я не дерзаю судить себя, хотя и знаю себя лучше всех. Как же вы, зная меня хуже, будете меня судить? И то, что он не дерзает судить, апостол доказывает тем, что, и, не сознавая за собой какое-либо зло, все же не является из-за этого невинным перед Богом. Итак, апостол заключает: коринфяне присвоили себе то, что подобает одному Богу. Я, — говорит Павел, — тщательно исследовав самого себя, признаю, что зрение мое недостаточно остро, я не знаю точно, кем являюсь на самом деле. Поэтому я оставляю этот суд Богу, Который один может судить и имеет на это право. По какой же причине вы присваиваете себе больше?
Поскольку же было бы весьма глупым отвергать вообще любой суд — как отдельных людей о самих себе, так и каждого о своем брате, или всех о своем пастыре, — понимай это место так, что Павел говорит не о поступках людей, которые можно считать добрыми или злыми, исходя из Слова Господня, но о достоинстве каждого человека, которое не должно оцениваться мнением людей. Одному лишь Богу принадлежит право решать, каков каждый человек, и какой он достоин чести. Коринфяне же, презрев Павла, необдуманно превозносили других, словно знали то, что ведомо только Богу. Это и есть упомянутый апостолом человеческий день: когда люди поднимаются на судейский престол и (словно они боги) предваряют день Иисуса Христа, единственного Судьи, назначенного Богом Отцом. Они присваивают каждому определенное достоинство и честь, одних сажают высоко, а других — в самом низу. И каким же правилом они руководствуются? Люди смотрят лишь на внешнее. Так что, то, что высокочтимо и почтенно для них, часто — презренно в глазах Божиих.
Если же кто-то возразит, что в этом мире служителей Слова можно различать по их делам, подобно тому, как по плодам распознаются деревья, я с ним охотно соглашусь. Но надо принять во внимание, с кем именно имел дело Павел. С теми, кто на суде внимал одной лишь помпе и внешней личине, кто присваивал себе власть, от которой Христос отказался в этом мире, кто каждому присуживал свое место в Царстве Божием. Итак, апостол не запрещает нам думать и говорить о добросовестности тех, кого мы таковыми считаем, не запрещает судить по Слову Божию также и злых работников, но осуждает лишь необдуманность, когда одни судят других не по заслугам, и выносят приговор, не расследовав дело.
4) Ничего не знаю за собою (Я не знаю за собою). Отметим, что Павел говорит здесь не о всей своей жизни, но только об апостольстве. Ибо нельзя сказать, что он вообще ничего за собой не знал. Истинна его жалоба (Рим 7:15), в которой он сожалеет о том, что делает не желаемое им зло, что грех мешает ему полностью посвятить себя Богу. Итак, Павел чувствовал, что в нем живет грех, и исповедывал его. В апостольстве же, о котором ныне идет речь, он вел себя столь целомудренно и порядочно, что совесть не обличала его ни в чем. Далеко не обычное свидетельство: апостол прямо заявляет, сколь благочестиво и свято его сердце. Однако же он отрицает, что этим оправдывается, то есть, является чистым и невинным перед Богом. Почему? Потому что у Бога зрение острее, нежели наше. И поэтому то, что кажется нам чистейшим, в Его глазах весьма грязно. Прекрасное и полезное увещевание, чтобы мы не мерили собственным мнением суровость божественного суда. Мы очень близоруки, Бог же более чем зорок. Мы слишком снисходительно судим о самих себе, Бог же — весьма суровый Судья. Поэтому истинно сказанное Соломоном (Прит.21:2), что каждому кажется прямым его собственный путь, Господь же взвешивает сердца.
Паписты злоупотребляют этим местом для ниспровержения убежденности веры. Действительно, следует признать, что, приняв их учение, мы будем дрожать всю свою жизнь самым несчастным образом. Ибо может ли быть спокойствие в душе, если судить о том, угодны ли мы Богу, надо из дел? Итак, я согласен, что из главного положения папистов вытекает вечное беспокойство совести. Поэтому мы учим иначе: надо прибегнуть к незаслуженному обетованию милости, предлагаемой нам во Христе, чтобы твердо знать, что Бог считает нас праведными.
5) Поэтому не судите никак прежде времени. Из этого вывода явствует, что Павел отвергает не всякий суд вообще, но лишь поспешный и необдуманный приговор по поводу того, что еще расследовано. Ибо коринфяне не вполне объективно смотрели на то, каков каждый на деле, но, будучи предвзятыми и тщеславными, одного превозносили, а другого уничижали, и в определении достоинства каждого переступали положенную человекам грань. Итак, познаем же, что именно нам позволено, что подлежит нашему суду, а что отложено до пришествия дня Христова. И не будем пытаться преступить границы дозволенного. Ибо кое-что явно уже сейчас, а иное остается сокрытым до пришествия Христова.
Который и осветит. Если это сказано в собственном смысле о Христовом дне, отсюда следует: в этом мире никогда не будет настолько хорошо, чтобы многое не оставалось лежащим во мраке; никогда не будет столько света, чтобы многое не пребывало в темноте. Я говорю о человеческой жизни и поступках. Во второй части предложения апостол объясняет, в чем причина неясности и путаницы. Потому что в человеческих сердцах есть отдаленнейшие тайники и закоулки. Значит, доколе не откроются помышления сердец, все будет пребывать во мраке.
И тогда каждому будет похвала. Апостол как бы говорит: коринфяне, сейчас вы как судьи на ристалище: венчаете одних и отсылаете с позором других; но это право и служение принадлежит одному Христу; вы делаете это преждевременно, еще до того, как выяснится, какой чести достоин каждый; Господь же для такого разбирательства назначил определенный день. И эти слова рождаются из упования доброй совести, которая приносит и то благо, что, помещая нашу похвалу во власти Божией, мы никак не ценим пустой блеск человеческого благоволения.
6. Это, братия, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились от нас не мудрствовать сверх того, что написано, и не превозносились один перед другим. 7. Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? 8. Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас. О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать!
(6. Это, братия, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились на нас, чтобы никто не думал о себе сверх того, что написано, и никто не превозносился перед другим из-за того или иного. 7. Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? 8. Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы достигли царства без нас. О, если бы вы достигли, чтобы и мы с вами царствовали!)
6) Это, братия, приложил я. Отсюда можно сделать вывод, что устроителями разделений были не сторонники Павла (они, определенно, учили по-другому), но те, кто из-за своего тщеславия отдался во власть суетных учителей. Поскольку же апостол мог говорить о себе и своих братьях свободнее и без зависти, он предпочел показать на самом себе порок, которым отличались другие. Одновременно Павел гневно обуздывает устроителей разделений и как бы пальцем указывает на источник, из которого проистекает гибельное размежевание. Он говорит, что если бы коринфяне довольствовались добрыми учителями, они избежали бы подобной беды.
Чтобы вы научились от нас (на нас). Другие кодексы гласят: «на вас». Оба этих чтения вполне подходят, и смысл остается тем же самым. Ведь Павел хочет сказать следующее: я приложил сказанное к себе и Аполлосу ради примера, чтобы вы приложили это к самим себе. Итак, научитесь на нас, то есть, на том примере, который в нашем лице я предложил вам в качестве зеркала. Или, научитесь на вас, то есть, приспособьте этот пример к самим себе.
Чему же по желанию апостола должны научиться коринфяне? Чтобы никто не гордился своим учителем перед другим, то есть, чтобы люди не надмевались из-за своих учителей, не злоупотребляли их именами для устроения разделений с целью расколоть церковь своими спорами. Заметь: гордыня и превозношение — причина и начало всех споров, когда каждый, приписывая себе больше положенного, желает подчинить себе других.
Фразу же «сверх того, что написано» можно истолковать двояко: или как написанное самим Павлом, или как приведенные им свидетельства Писания. Но поскольку это не так уж важно, пусть читатели выберут сами, что им больше нравится.
7) Ибо кто отличает тебя? Смысл таков: пусть каждый желающий выделяться и своим тщеславием смущать церковь выступит вперед; я спрошу его, кто поставил его над другими, или же, кто дал ему право изымать себя из общего правила и быть выше прочих? Весь этот довод основан на порядке, который Господь установил в Своей Церкви, чтобы члены тела Христова были прилажены друг ко другу: каждый на своем месте, в своем чине, на своем служении, довольствуясь данной ему честью. Если же один член хочет покинуть свое место и занять другое, заступив на чужое служение, что произойдет со всем телом?
Итак, узнаем же: Господь поместил нас в Церкви таким образом и каждому так присвоено его положение, чтобы мы, находясь под одним Главой, взаимно помогали друг другу. Познаем также, что мы наделены разными дарами благодати, чтобы скромно и смиренно служить Господу и радеть о славе Того, Кто даровал нам все, что мы имеем. Значит, лучшее средство исправить возвышавших себя состояло в том, чтобы сослаться на Бога и донести до них, что человек возвеличивается или уничижается не по своей воле, но такая власть принадлежит одному лишь Богу. Далее, Бог никому не присвоил права возвышать себя и ставить на место Главы, но дары Свои распределяет так, чтобы во всем прославлялся Он один.
«Отличать» же здесь означает делать выдающимся. Впрочем, Августин весьма умно и часто использовал этот отрывок против пелагиан. Всякое превосходство в человеке не врождено ему от природы, чтобы его можно было приписать естеству или роду, и не обретается через свободную волю, к чему-то обязывающую Бога, но проистекает из Его чистого и незаслуженного милосердия. Ибо нет сомнения, что Павел противопоставляет здесь благодать Божию человеческим заслугам и достоинствам.
Что ты имеешь? Подтверждение предыдущей мысли. Ибо не имеющий ничего, чем бы превосходил остальных, не имеет и права себя возвышать. Что может быть глупее похвальбы без повода? Но никто из людей не имеет никакого превосходства от самого себя. Итак, превозносящий себя глуп и достоин осмеяния. Истинное же основание христианской скромности в том, чтобы мы не нравились самим себе. Ведь мы знаем, что лишены всего доброго. Если же Бог и даровал нам что-нибудь доброе, то это делает нас еще более обязанными Его благодати. Наконец, как говорит Киприан, ничем не следует хвалиться, ибо ничто не является нашим.
Что хвалишься, как будто не получил? Заметь: если мы являемся тем, чем являемся, только по благодати Божией, для нашей похвальбы ничего не остается. Об этом уже говорилось в главе третьей: Христос есть источник всех наших благ, чтобы мы научились хвалиться Господом. А это происходит лишь тогда, когда мы отрекаемся от собственной славы. Ведь право Божие соблюдается лишь в том случае, если мы опустошаемся, и выясняется, что все достойное в нас похвалы пришло к нам извне.
8) Вы уже пресытились. Ранее апостол серьезно и без обиняков обуздал самоупование коринфян. Теперь же он начинает иронически его высмеивать, поскольку они нравились себе настолько, словно были полностью совершенными, и постепенно переходит к обличению их непотребства. Во-первых, он называет их пресыщенными, что относится к прошлому, затем называет обогатившимися, что указывает на будущее. Наконец, говорит, что они достигли Царства, что много больше и того, и другого, и как бы вопрошает: что же будет с вами, если вы не только кажетесь себе пресытившимися в настоящем, но и богатыми, и даже царями в будущем? Одновременно он косвенно порицает их неблагодарность за то, что они дерзнули пренебречь им или же теми, через кого получили все, что имеют. «Без нас» говорит апостол: ибо я и Аполлос, труд которых вам даровал Господь, уже никак среди вас не ценимся. Сколь же бесчеловечно приписывать себе дары Божии и, между тем, презирать тех, через кого ты их получил!
О, если бы вы и в самом деле царствовали (О, если бы вы достигли). Здесь апостол свидетельствует, что не завидует их счастью — если оно у них имеется, — что он никогда не пытался среди них царствовать, но стремился лишь привести их в Царство Божие. С другой стороны, он дает понять, что царствование, которым они гордились, было воображаемым, а похвальба их — ложной и опасной. Ибо истинна лишь та похвала, которой сообща пользуются все дети Божии, находясь под Главою Христом, и каждый — по мере данной ему благодати. Ибо словами «чтобы и мы с вами царствовали» апостол хочет сказать следующее: вы настолько прославлены в собственном мнении, что, не колеблясь, презираете меня и мне подобных; но вы видите, сколь напрасно гордитесь, ибо у вас не может быть никакой славы перед Богом, если мы не будем ее соучастниками; ведь если обладание Евангелием Божием доставляет вам славу, что говорить о нас, служением которых оно до вас дошло? Действительно, всем гордецам свойственно то безумие, что, присваивая себе все, они тем самым лишают себя всяческих благ и отрекаются от надежды на вечное спасение.
9. Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. 10. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. 11. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, 12. и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; 13. хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне. 14. Не к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих. 15. Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием.
(9. Ибо я думаю, что нас, последних апостолов, Бог явил как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались зрелищем для мира, для ангелов и человеков. 10. Мы глупы Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы славны, а мы бесчестны. 11. Даже до этого часа и жаждем и алчем, и наги и терпим побои, 12. и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Израненные проклятиями, благословляем; терпя гонения, выдерживаем; 13. затронутые хулой, умоляем; мы как проклятие для мира, всеобщие отбросы до настоящего дня. 14. Не к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих. 15. Ибо, хотя у вас десять тысяч наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием.)
9) Ибо я думаю. Неясно, о себе ли одном говорит апостол, или также имеет в виду Аполлоса и Силуана, иногда зовущихся в его посланиях апостолами. И все же я предпочту отнести сказанное лично к Павлу. Если кто-то захочет придать этим словами более широкий смысл, не стану возражать. Лишь бы он не думал вместе со Златоустом, будто все апостолы названы последними по причине вызываемого ими презрения. Ибо последними Павел без сомнения зовет тех, кто приписался к апостольскому чину уже после Христова воскресения. Он соглашается, что подобен тем, кого показывают народу, чтобы тут же повлечь на смерть. Ведь именно это означает слово «явил». Оно относилось к людям, которых с триумфом ради помпезности водили по улицам, а затем бросали в темницу, чтобы затем удавить. И апостол выражается еще яснее, добавляя, что стал «зрелищем». Положение мое, — говорит он, — таково, что зрелище моих бед выставлено на обозрение мира, подобно тому, как осужденные на съедение зверями, на гладиаторский бой, или на какой-то другой вид казни, выставляются на обозрение народа. Причем, я выставлен не перед немногими зрителями, а перед всем миром. Отметь здесь чудесную стойкость Павла, который, видя, что Бог обращается с ним таким образом, не сломался и не пал духом. Ибо то, что его как бы с позором влекут на цирковое представление, он приписывает не превозношению нечестивых, а всецело относит к провидению Божию.
Вторую часть предложения — «для ангелов и человеков» — я понимаю как пояснительную: я представляю собой зрелище и позор не только для земли, но и для неба. Обычно думают, что здесь имеются в виду бесы, поскольку казалось глупым относить сказанное к добрым ангелам. Но Павел не хочет сказать, что все свидетели его злополучий наслаждаются их лицезрением. Он имеет в виду следующее: Господь управляет им так, словно он предназначен быть посмешищем для всего мира.
10) Мы безумны (глупы) Христа ради. Весь этот антитезис ироничен и исполнен колких насмешек. Ибо глупо и нелепо, если коринфяне будут полностью блаженны и прославлены по плоти, видя, что их учитель и отец терпит всяческое презрение и тяготится всевозможными скорбями. Ведь думающих, будто Павел уничижал себя для того, чтобы приписать коринфянам недостающее лично ему, можно без труда опровергнуть тут же добавленными словами.
Итак, здесь присутствует ироничная уступка. Апостол называет коринфян мудрыми во Христе, крепкими и славными. Павел как бы говорит: вы вместе с Евангелием желаете сохранить за собой славу мудрецов, в то время как я не мог бы проповедовать вам Христа, если бы не поглупел для мира. Теперь же, когда я из-за вас охотно соглашаюсь считаться и быть глупцом, рассудите, справедливо ли вам желать считаться мудрыми? Сколь плохо согласуются две вещи: я, будучи вашим учителем, глуп ради Христа, а вы продолжаете быть мудрыми. Таким образом, мудрость во Христе понимается здесь не в хорошем смысле. Ибо апостол высмеивает коринфян за то, что с Христом они хотели смешать мудрость плоти. А это значило бы соединить друг с другом две несочетаемые вещи.
Похожий смысл и у последующих частей предложения. Вы, — говорит Павел, — крепки и благородны, то есть хвалитесь мирскими богатствами и почестями, но не можете переносить позор креста. Тогда разумно ли мне из-за вас быть бесчестным, презренным, подверженным многим немощам? И жалоба эта еще более позорна, оттого что апостол стал немощным и презренным даже для самих коринфян. В итоге, апостол высмеивает суетность тех, кто, извратив порядок, желали быть прославленными детьми и учениками, в то время как их отец незнатен и даже выставлен на поругание миру.
11) Даже доныне (до этого часа). Здесь апостол как бы на картине красочно живописует свое положение, чтобы коринфяне, научившись его примером, сумели оставить превозношение и смиренно принять крест Христов. Павел поступает весьма искусно, когда, упоминая о вещах, вызывавших к нему презрение, доказывает ими свою особую добросовестность и непоколебимое усердие в проповеди Евангелия. И наоборот, Павел косвенно обличает зависть тех, кто, не сделав ничего подобного, тем не менее, хотели считаться первыми.
В его словах нет ничего неясного. Разве что надо отметить различие между двумя причастиями λαδορούμενοι και βλασφημούμενοι, поскольку λοιδορία — необузданность в словах, не только обличающая человека, но и остро его ранящая, порочащая его честь открытой клеветой. Нет сомнения, что λοιδορείν означает: ранить человека жалом проклятия. Поэтому я перевел это слово как «израненные проклятиями». Βλασφημία же — это открытое поношение, когда кто-то подвергается тяжким и жестоким оскорблениям.
Говоря же, что он в терпении переносит гонения, и умоляет, слыша в свой адрес проклятия, апостол хочет сказать, что он не только претерпевает крест и уничижается перед Богом, но и делает это вполне добровольно. Здесь он, возможно, обличает лжеапостолов, которые были до того нежны и утонченны, что не позволяли дотрагиваться до себя даже пальцем. Говоря о труде, апостол добавляет, что работал собственными руками, чтобы лучше выразить свое презираемое положение. Он как бы сказал: я добывал себе пропитание не только собственным, но, вдобавок, грязным и ручным трудом.
13) Как сор (проклятие) для мира. Апостол пользуется двумя словами, из которых первое означает человека, подвергаемого публичным проклятиям ради очищения всего города. Ибо таковых, принимающих на себя все преступное и нечистое в городе, греки звали καθαρμοί, но чаще καθάρματα. Павел же, добавляя предлог περί, кажется, намекает на сам обряд очищения, во время которого этих несчастных людей, отданных злу, водили по улицам, чтобы они унесли с собой любое, даже таящееся в закоулках, злодеяние, и очищение города было полным. Множественное число, кажется, намекает на то, что апостол говорил здесь не только о самом себе, но и о своих соработниках, вызывавших у коринфян не меньшее презрение. Но нет причины, вынуждающей распространять сказанное апостолом на многих людей.
Второе употребленное слово — περίψημα — означает как опилки, так и любую грязь, снимаемую скребком. Касательно обоих этих слов читай примечания Будея.
Что же касается смысла нашего отрывка, то Павел для выражения своего крайне униженного состояния говорит, что он гнусен для всех, как человек, предназначенный для позорного в глазах мира очистительного наказания, или подобен оскребкам. Но в первом уподоблении он не имеет в виду, что является жертвой, умилостивляющей за грехи. Апостол хочет сказать, что ничем не отличается в смысле поношений и оскорблений от того, на кого падают проклятия за все проступки.
14) Не к постыжению вашему. Поскольку предыдущая острая ирония могла ранить души коринфян, апостол устраняет этот соблазн, свидетельствуя, что сказал все это не с целью постыдить слушателей, но скорее для увещевания их с отеческой любовью. Несомненно, сила и природа отеческого наказания состоит в том, чтобы устыдить сына. Ведь начало вразумления — это стыд, возникающий в сыне от порицания его грехов. Итак, отец, наказывающий сына словами, вызывает в нем отвращение к самому себе. И мы видим: все сказанное до этого Павлом направлено на то, чтобы устыдить коринфян. Тем более что немного ниже он сам засвидетельствует, что упомянул их пороки, чтобы вызвать в них стыд. Однако здесь апостол имеет в виду следующее: у него не было намерения опозорить коринфян или выставить их грехи напоказ с целью хулы. Ведь тот, кто увещевает подружески, прежде всего, стремится, чтобы всякий стыд остался с тем, кого он увещевает, и там же был похоронен. Тот же, кто порицает со злобой, так постыжает человека, которому указывает на грех, что подвергает его всеобщему поношению. Итак, Павел просто утверждает, что сказал все это не с целью похулить коринфян или повредить их репутации; скорее он с отеческой любовью говорил им о том, что хотел бы в них видеть.
На это и направлено его увещевание: чтобы коринфяне, ранее гордившиеся лишь пустыми прикрасами, научились вместе с апостолом хвалиться смирением креста и больше не презирали его из-за того, из-за чего он заслужил славу перед Богом и ангелами. Наконец, чтобы коринфяне совлекли с себя прежнее превозношение и больше ценили в Павле отметины страданий Христовых, нежели в лжеапостолах — пустую и внешнюю видимость. И пусть учителя сделают из сказанного вывод: в обличениях надо всегда соблюдать умеренность, чтобы не ранить души чрезмерной жесткостью и (как говорится в пословице) не смешивать с уксусом мед и елей. Во-первых, им надо остерегаться, как бы не показаться враждебными к обличаемым или услаждающимися их стыдом. Скорее им надо приложить усилия и вызвать в людях мысль о том, что они лишь хотят помочь их спасению. Ибо, какую пользу принесет учитель, произнося поучения, если не приправит остроту порицаний вышеназванной умеренностью? Поэтому, чтобы обличать пророки человека с пользой, надо сказать ему, что мы поступаем так лишь из дружеских побуждений.
15) Хотя у вас тысячи (десять тысяч). Ранее апостол назвал себя отцом. Теперь же он показывает, что этот титул принадлежит ему в особом смысле. Ведь только он родил коринфян во Христе Иисусе. Приведя это сравнение, Павел имел в виду лжеапостолов, которых коринфяне настолько превозносили, что сам апостол потерял для них всяческую значимость. Итак, он увещевает коринфян размыслить о том, какая честь подобает отцу, и какая — наставнику? Апостол как бы говорит: вы почитаете этих новых учителей? Согласен, лишь бы только вы помнили, что я — ваш отец, а они — всего лишь наставники. Утверждая же свой авторитет, апостол хочет сказать, что у него другое чувство к коринфянам, нежели у тех, кого они так ценили. Павел как бы говорит: они трудятся, стараясь вас научить? Хорошо, но одно дело — любовь отца, а другое — забота и усердие наставника. А что, если апостол также намекает на неотесанность веры, в которой обвинял их прежде? Ведь коринфяне, будучи гигантами в превозношении, в вере были сущие дети, и поэтому заслуженно отдавались во власть наставников. В самих же учителях апостол порицает дурной и порочный способ научения. Они постоянно держали своих учеников в самых первых начатках, чтобы последние непрестанно зависели от их наставничества.
Во Христе Иисусе. Причина, по которой Павла следует считать отцом коринфской церкви. Ведь именно он ее породил. Апостол описывает духовное порождение самыми подходящими словами, говоря, что родил их во Христе, Единственной жизни нашей души. Формальную же причину рождения апостол видит в Евангелии. Итак, отметим: мы воистину рождаемся перед Богом тогда, когда прививаемся ко Христу, вне Которого обретается одна лишь смерть. И это происходит через Евангелие, поскольку по природе мы — плоть и трава, а Слово Божие, как учит Петр, ссылаясь на пророка Исаию, — нетленное семя, обновляющее нас к вечной жизни. Устрани Евангелие, и все мы останемся пред Богом проклятыми и мертвыми. Одно и то же Слово, нас породившее, является сначала молоком для нашего вскармливания, а затем — твердой пищей для постоянного пропитания.
Если же кто возразит и скажет, что для Бога ежедневно рождаются в Церкви все новые дети, почему же тогда Павел отрицает отцовство тех, кто ему преемствовал? — ответ прост: здесь идет речь об исходном основании церкви. В то время как многие были рождены служением других, честь основать коринфскую церковь принадлежала исключительно Павлу. Если же кто снова спросит: разве не все пастыри должны считаться отцами, почему же Павел присваивает этот титул одному себе, отказывая в нем другим? — отвечаю: апостол говорит здесь в сравнительном смысле. Поэтому другим не подходил титул отцов, и в сравнении с Павлом они были всего лишь наставниками. Также следует помнить сказанное мною раньше: Павел (Добавь, что … говорит … порицает) говорит здесь не обо всех (ведь подобным себе мужам — Аполлосу, Силуану, Тимофею, — стремившимся лишь продвигать Царство Христово, апостол охотно позволил бы считаться отцами и присвоил бы им наивысшую честь), но лишь порицает тех, кто из-за превратного тщеславия присваивал себе чужую славу. А таковыми были те, кто отказывал Павлу в заслуженной им чести, чтобы, присвоив его трофеи, рекламировать самих себя.
Действительно, сегодня мы видим, что положение вселенской Церкви такое же, каким было у коринфян. Сколь мало вокруг нас людей, служащих церквам с отеческой любовью, то есть — бескорыстных и преданных делу их спасения! Между тем, развелось множество наставников, работающих за деньги. Они работают как временщики, и, между тем, удерживают народ в повиновении и восхищении собою. Но неплохо уже и то, если наставники, поучая, приносят, по крайней мере, хоть какую-то пользу, а не развращают Церковь ложными учениями. И, жалуясь на многочисленность наставников, я вовсе не имею в виду папистских священников (ибо не удостаиваю их звания наставников), но тех, кто, соглашаясь с нами в учении, больше заботится о собственном, нежели о Христовом деле. Все мы хотим считаться отцами и требуем от других сыновнего послушания. Но многие ли из нас являют себя отцами на деле?
Но остается еще один более сложный вопрос. В то время как Христос запрещает нам называть кого-либо отцом на земле, поскольку у нас один Отец на небесах, как же Павел дерзает присваивать себе это имя? Отвечаю: в собственном смысле, один лишь Бог есть Отец не только нашей души, но и нашей плоти. Но, поскольку, что касается тела, Он сообщает титул отца тем, кому дарует детей, удерживая за Собой Одним отцовские титул и право над душами, признаю, что по этой причине Бог в особом смысле называется Отцом духов и тем отличается от отцов земных, как пишет об этом апостол в Послании к Евреям (12:9). Однако Бог, в одиночку порождая, возрождая и оживотворяя души Собственной силой, также пользуется для этого служением Своих рабов. И нет ничего несуразного в том, если в отношении этого служения люди называются отцами, поскольку здесь ни в чем не отрицаются прерогативы Бога. Слово (как было сказано ранее) есть духовное семя. Посредством него один лишь Бог возрождает наши души Собственной силой. Но это вовсе не исключает труд служителей. Итак, если прилежно обдумать, что делает Бог Сам по Себе, а что — через Своих служителей, можно легко понять, в каком смысле Он один достоин имени Отца, и насколько имя это без нарушения Божиих прав подобает Его служителям.
16. Поэтому умоляю вас: подражайте мне, как я Христу. 17. Для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе, как я учу везде во всякой церкви. 18. Как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились; 19. но я скоро приду к вам, если угодно будет Господу, и испытаю не слова возгордившихся, а силу; 20. ибо Царство Божие не в слове, а в силе. 21. Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?
(16. Поэтому умоляю вас: будьте моими подражателями. 17. По этой причине я послал к вам Тимофея, моего возлюбленнейшего и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе, как я учу везде во всякой церкви. 18. Некоторые у вас возгордились, как будто я не собираюсь к вам придти; 19. но я скоро приду к вам, если Господь захочет, и познаю не слово возгордившихся, а силу; 20. ибо Царство Божие не в слове, а в силе. 21. Чего вы хотите? С жезлом придти к вам, или в любви и духе кротости?)
16) Умоляю вас. Этими словами апостол дает понять, чего именно требует он от коринфян своим отеческим увещеванием. А именно: чтобы они, будучи детьми, оставались достойными своего отца. Ибо самое для детей разумное — стараться подражать своему отцу? Однако апостол, увещевая их скорее просьбами, нежели приказаниями, ни в чем не отказывается от собственных прав. Впрочем, в другом месте, добавляя: «как и я Христу», — апостол показывает, сколь велико его желание, чтобы коринфяне ему подражали. Об этом уточнении всегда надо помнить, чтобы мы следовали за людьми лишь настолько, насколько они ведут нас ко Христу. Почему именно апостол так говорит, мы прекрасно знаем. Ибо коринфяне не только избегали крестного смирения, но и презирали своего отца из-за того, что, забыв о земной славе, он предпочел хвалиться поношением Христовым. Себя же и прочих коринфяне считали блаженными, не имевшими ничего презренного по плоти. Итак, апостол увещевает их по его примеру посвятить себя послушанию Христову в перенесении всех невзгод.
17) Для сего (по этой причине). Смысл здесь в следующем: чтобы вы знали, какова моя жизнь, и достоин ли я подражания, послушайте Тимофея, способного дать правдивое свидетельство. Две вещи внушают доверие свидетельству человека: его знание того, о чем он говорит, и его добросовестность. По словам Павла, в Тимофее присутствовало и то, и другое. Ибо, называя его возлюбленнейшим сыном, Павел показывает, что Тимофею совершенно известны и он сам, и его дела. Затем он зовет его также верным в Господе. И этому Тимофею Павел заповедал две вещи: напомнить коринфянам о том, что они отказывались вспомнить добровольно (в чем он их косвенно попрекает), и засвидетельствовать им, сколь постоянной и неизменной была его проповедь.
Также вероятно, что на Павла нападали лжеапостолы, говоря, будто он присвоил себе больше прав над коринфянами, чем над остальными церквами, будто в других местах он вел себя совсем иначе. Ведь не напрасно же апостол хотел засвидетельствовать коринфянам об обратном. Итак, свойство благоразумного служителя: привести такие доводы и придерживаться такого правила научения, чтобы ему ничего нельзя было возразить, и защищали его сами его поступки. И это свойство прекрасно видно в апостоле Павле.
18) Как я не иду к вам (как будто я не собираюсь к вам придти). Обычай лжеапостолов — пользоваться отсутствием добрых людей, чтобы, не встречая препятствий, бесчинствовать и превозноситься. Итак, Павел, чтобы обличить злую совесть и обуздать неистовство этих людей, говорит, что они не могут выдержать его присутствия. Порою бывает, что нечестивые, когда им дается возможность нападать, открыто и с железным лбом восстают на рабов Христовых. Но они никогда не выйдут на честный бой, а скорее хитрыми уловками выдадут свою неуверенность.
19) Скоро приду. Заблуждаются, — говорит апостол, — те, кто поднимает голову в мое отсутствие, словно оно продлится долго. Вскоре они поймут, сколь напрасным было их превозношение. Апостол не столько устрашает этих людей, словно, придя, будет метать в них молнии, сколько обличает их совесть. Ведь как бы эти люди ни притворялись, они все равно знали, что Павел наделен силой Божией.
Фраза «если Господь захочет» показывает: мы не должны кому-то что-либо обещать на будущее, или решать что-то за себя, без оговорки: «насколько Господь позволит». Отсюда Иаков (4:15) заслуженно высмеивает дерзость людей, думающих о том, что они будут делать спустя десять лет, не имея в своей власти даже час собственной жизни. Хотя мы не обязаны постоянно прибегать к подобным выражениям, все же лучше привыкнуть к ним, чтобы упражняться следующей мыслью: все наши намерения надо подчинять воле Божией.
И испытаю (познаю) не слова (не слово). Под словом разумей здесь болтливость, из-за которой лжеапостолы так собою гордились. Ибо они отличались некой искусностью и приятностью слова, будучи лишены рвения и действенности Святого Духа. Под силой же апостол разумеет духовную действенность, коей наделены те, кто серьезно занят домостроительством Слова Господня. Итак, смысл следующий: я посмотрю, действительно ли у них есть повод для превозношения, и буду оценивать их не по их говорливости, в которой они в основном и полагают свою славу, и, уповая на которую, приписывают себе все на свете; если же они хотят, чтобы и я их как-то ценил, пусть выкажут силу, отличающую истинных рабов Христовых от притворных. Иначе я стану презирать их вместе со всей их помпой. Итак, они напрасно уповают на свое красноречие, которое для меня подобно дыму.
20) Не в слове. Поскольку Господь Словом, словно скипетром, управляет Своей Церковью, домостроительство Евангелия часто зовется Царством Божиим. Итак, разумей здесь под царством Божиим все, относящееся к тому и предназначенное для того, чтобы среди нас царствовал Бог. Апостол отрицает, что это царство заключается в Слове. Ибо в чем величие того, кто умеет красиво болтать, но ни на что не способен, кроме как издавать пустые звуки? Итак, узнаем, что внешняя приятность и солидность учения подобна наружной красоте и цветастости; сила же, о которой говорит Павел, подобна душе. Ранее мы видели, что евангельская проповедь внутренне и по природе исполнена некоего несомненного величия. И величие это проявляется тогда, когда служитель больше действует силой, нежели словом; то есть, когда он опирается не на природные способности, не на красноречие, а, будучи наделен духовным оружием, с непобедимым постоянством, с чистой совестью и прочими необходимыми качествами поглощен рвением утвердить Господню славу, желанием воздвигнуть царство Христово, усердием к назиданию, страхом Господним. Иначе проповедь мертва и бессильна, какой бы цветастой на вид ни была. Поэтому во Втором Послании 5:17 апостол утверждает, что во Христе что-либо значит только новая тварь. И это научение преследует ту же самую цель. Ибо апостол не хочет останавливаться на внешней личине, и настаивает лишь на внутренней силе Святого Духа.
Хотя этими словами Павел порицает тщеславие лжеапостолов, одновременно он упрекает коринфян в неправом суде. Ведь они оценивали рабов Христовых по самым наименее важным их качествам. Это — замечательное утверждение, одинаково относящееся и к ним, и к нам. К чему нам гордиться своим Евангелием, если для многих оно — лишь пустой звук? Где же обновление жизни? Где духовная действенность? Причем это относится не только к простому народу. Сколь многие, ища в благовестии похвалу и благоволение людей, стремятся лишь к изящной и утонченной речи. Ограничивать же понятие «силы» чудесами мне не вполне по душе. Ведь, исходя из приведенного антитезиса, ясно, что оно имеет более широкое значение.
22) Чего вы хотите? Те, кто разделял послание на главы, должен был здесь поместить начало пятой главы. Ведь апостол до этого порицал глупое превозношение коринфян, их суетное самоупование, извращенное, испорченное тщеславием суждение. Теперь же он упоминает пороки, коими страдали коринфяне, и которые должны были внушить им стыд. Апостол как бы говорит: вы надмеваетесь так, словно все дела ваши идут наилучшим образом; но было бы лучше, если бы вы со стыдом и воздыханием осознали свое несчастье, ведь если вы будете упорствовать, я, отложив мягкость, буду вынужден проявить к вам отеческую строгость. Но эта угроза, оставляющая за коринфянами свободный выбор, содержит в себе много силы. Ибо апостол свидетельствует, что со своей стороны готов быть с ними мягким и кротким. И только их пороки вынуждают его к суровости. Ваше дело, — говорит Павел, — выбрать, каким вы хотите меня видеть; что же касается меня, я готов к мягкости, но если вы будете поступать, как прежде, то мне необходимо будет взять розгу. Так апостол обрушивается на коринфян, но лишь после того, как утвердил среди них свой отеческий авторитет. Ибо было бы смешно начинать с угрозы, если бы апостол прежде не проложил себе дорогу прововедью, и не приготовил слушателей к страху перед собой.
Жезлом апостол называет суровость, с которой пастырь должен обличать проступки народа. Ей апостол противопоставляет любовь и дух кротости. И не потому, что отец ненавидит бичуемых им детей (ведь наказание скорее исходит из любви), а потому что грустью лица и строгостью слов он являет себя таким, словно гневается на своего сына. Говоря короче и яснее: каким бы ни было выражение отцовского лица, он всегда любит сына. Но отец иногда выказывает эту любовь, спокойно и мягко поучая, а иногда, будучи оскорблен проступками сына, порицает его жесткими словами и даже наказывает розгой, словно на него разгневан. Итак, поскольку любовь сокрыта, когда проявляется строгость дисциплины, Павел справедливо соединяет с духом кротости любовь.
Некоторые под жезлом понимают здесь отлучение. Но я, хотя и согласен, что отлучение есть часть той суровости, которой угрожал коринфянам Павел, все же понимаю это слово шире, а именно: оно включает в себя все более жесткие попреки.
Заметь, какого порядка должен придерживаться добрый пастырь: он должен быть мягким, чтобы скорее привлекать людей ко Христу, нежели притаскивать их силой. Со своей стороны он всегда должен сохранять эту мягкость, и прибегать к суровости, только когда его к этому вынуждают. Впрочем, там где это необходимо, пастырю не следует жалеть розог. Как желающие и способные к обучение достойны кроткого обхождения, так и к упорным и надменным необходимо применять жесткость. И мы видим, что Слово Божие содержит не одно лишь учение, но и исполнено горькими упреками, дающими пастырям как бы розгу в руки. Ибо из-за надменности народа часто бывает, что даже кротчайшие пастыри вынуждены как бы облечься в чужую личину, действуя сурово и жестко.