Зов в Лондон

После того как я уже год проповедовал в Вотэбиче, меня все чаще стали приглашать на разные праздники и другие особые служения в различные места. Иногда я переживал там странные вещи. Одной из самых эксцентричных личностей, которых я встречал при этом, был Потто Браун, мельник из Хаугтона. Он попросил меня прийти проповедовать в его церквушке, и я с субботнего вечера до утра в понедельник имел счастливое мучение быть его гостем, – не могу подобрать другого выражения, чтобы описать удивительную смесь чувств, которую я пережил под его крышей. В первую ночь не случилось ничего важного. Но когда я утром спускался по лестнице, мистер Браун сказал мне:

В воскресенье утром мы всегда варим на завтрак проповеднику два яйца. Содержащийся в них фосфор питает мозг, а по всему видно, что сегодня вы особенно нуждаетесь в духовной пище.

Я ничего не ответил на это замечание, решив, что нужно немного подождать. Когда же затем я открыл огонь, то дал по нему несколько залпов, на которые он не рассчитывал. В этот день было три богослужения: господин Браун проповедовал утром, проповедник из соседнего села – днем, а я – вечером. Когда мы, наконец, вернулись в дом мистера Брауна и поужинали, мой хозяин, пригласивший меня в гости, откинулся в кресле, закрыл глаза, сложил вместе ладони и начал громкий разговор с самим собой: «Господь, мы благодарим Тебя за этот очень хороший день! Утром, Господь, Твой недостойный слуга имел право говорить во имя Твое – с определенной мерой искренности, и он надеется, что в определенной мере имел внимательных слушателей. После обеда благородный брат говорил хорошую, здоровую, солидную евангельскую проповедь – не очень блестящую, но все же, вероятно, полезную. Вечером, Господь, мы имели настоящую паровую машину – она дробила все и всех». Затем он открыл глаза, посмотрел на меня и начал разговор, который, насколько я помню, проходил так:

Молодой человек, кто сказал вам, что вы можете проповедовать?

Я верю, что Господь призвал меня на это дело, и я встречал уже много людей, которые думают так же, – ответил я.

Как долго вы уже проповедуете? – спросил Браун.

Чуть больше двенадцати месяцев.

И сколько душ вы спасли в последний год?

Ни одной.

Ни одной? Вы уже двенадцать месяцев пастор, и не спасли еще ни одной души? Вам должно быть стыдно говорить такое. Во всяком случае, если вы всегда говорите так, как сегодня вечером, то меня не удивляет, что еще ни одна душа не спасена.

Я не говорил, что еще ни одна душа не спасена. Я только сказал, что я еще никого не спас. Я радуюсь тому, что могу сказать: Господь использовал меня, чтобы спасти некоторых, – ответил я.

Большинство ваших братьев сказали бы: «Меня недостойного использовал», и все равно они горды как Люцифер. Но это так принято между проповедниками. Вы очень хорошо знаете, что я имею в виду. Ну, сколько вы спасли?

Я думаю, двадцать одну, – ответил я.

Как часто вы проповедовали?

Три раза в воскресенье и один раз в неделю в Вотэбиче, и почти каждый вечер на неделе еще где-нибудь, – сказал я.

Мы посчитаем только воскресные проповеди – утренние и вечерние. На богослужениях после обеда никто не находит спасение, люди после обеда просто сонные. Значит, можно сказать, что 83 проповеди были напрасными! Да, можно даже сказать, что напрасными были 103 проповеди, так как двадцать один человек могли быть спасены на одном богослужении. Живете ли вы в Вотэбиче?

Нет, я живу в Кембридже, где работаю в школе.

Поэтому! Вы только ученик, который только пытается проповедовать! Ваше служение – это только побочное занятие, которое совершается при возможности. Какую зарплату вам дают люди?

Сорок пять фунтов в год.

Теперь все ясно! Получая ниже ста фунтов в год, нельзя спасти никаких людей. Конечно, это действует только там, где люди что-то имеют и могут отдать, и все же этого едва хватает для одного проповедника. Итак, мой юный друг, я хочу дать вам совет: вы никогда не станете хорошим проповедником. Оставьте это служение и работайте учителем.

Когда я позднее напоминал ему об этом совете и его предположении, тогда он обычно говорил: «Никто не знает, что может выйти из человека, если дать ему немного времени для изменения. Без сомнения, моя острая речь подтолкнула вас собрать все свои силы». Так оно и было, только по-другому, чем он думал.

Другим необыкновенным человеком, с которым я познакомился в первое время служения, был старый господин Сатон из Кэтенхэма. Он никогда не видел меня, но слышал, что я – молодой, но уже довольно известный проповедник. Он пригласил меня проповедовать на празднике. Утром, когда пришел этот пожилой человек, я был в сакристии (побочное помещение в церковном здании) в церквушке. Он сильно удивился, заметив, как я молод. После нескольких холодных приветствий он сказал:

Я бы не пригласил вас, если бы знал, что вы так молоды. Все утро сюда идут люди. По всем дорогам они едут на подводах и ослах – огромная толпа глупцов, – добавил он.

Ну, – сказал я, – я могу в любое время вернуться в Вотэбич. Думаю, что мои люди будут очень рады, если я снова буду там.

Нет, нет, – сказал старый пастор, – теперь вы здесь, и должны сделать лучшее со своей стороны. Здесь еще один молодой друг из Кембриджа, он поможет вам, мы не будем ожидать от вас многого. – И, открыв дверь в зал церкви, он еще пробормотал: – Ах, Боже мой, что будет с этим миром, когда у нас проповедуют дети, которые еще не проглотили материнское молоко!

Мое время подошло. Я поднялся на кафедру, пройдя мимо старого пастора, который сидел на ее ступеньках, видно, готовый в любую минуту продолжить богослужение, в случае, если я не смогу закончить. После молитвы и пения я прочитал из книги Притч главу, которая содержит такие слова: «Седые волосы – это венец чести». Дочитав до этого места, я остановился и заметил:

Я сомневаюсь в этом, так как сегодня утром встретил человека с седыми волосами, который не имеет даже простой вежливости к своему ближнему.

Затем я продолжил читать:

«На пути праведности ее можно найти», ага, – сказал я, – это конечно, что-то совершенно другое. Седые волосы только тогда являются венцом чести, когда их владелец праведен. Тогда это имеет значение и для красного волоса и для волос всех цветов, – я продолжил проповедь и выдал самое лучшее, на что был способен.

Когда я спустился с кафедры, господин Сатон похлопал меня по плечу и воскликнул:

Это было замечательно! Я проповедник уже около сорока лет, и еще ни одна проповедь так не понравилась мне. Но из собак, которые когда-либо лаяли на людей, вы – самая кусачая.

По дороге домой он снова и снова переходил улицу и подходил к маленьким группам людей, дискутирующим по поводу проповеди. Я слышал, как он сказал:

Такого я в своей жизни еще не переживал. Подумать только, как неприветливо я его встретил!

Господь благословил эту проповедь, мы прекрасно поладили друг с другом, и с тех пор господин Сатон и я – лучшие друзья.

В последнее воскресенье ноября 1853 года я, как обычно, шел из Кембриджа в Вотэбич, чтобы там подняться на кафедру маленькой баптистской церквушки. Это была сельская дорога, где-то пять-шесть миль, которые я проходил пешком. В это зимнее утро я как раз был готов подняться на кафедру, когда мне вручили письмо с лондонским штемпелем. Это было необычное письмо. Я тут же открыл его и прочитал приглашение проповедовать в церквушке на Нью-Парк-стрит, Сауфвок – это кафедра того доктора Риппона, песенник которого лежал на столе передо мной. Он недавно умер, имя его было очень известным и имело большое влияние на членов церкви церквушки на Нью-Парк-стрит. Я тихо передал письмо через стол дьякону, который подал его мне, и высказал предположение, что оно адресовано другому господину Сперджену, который в то время проповедовал в графстве Норфолк. Он покачал головой, сказав:

«Боюсь, что это не ошибка». Он всегда знал, что его пастор когда-нибудь убежит в большую церковь. Но все же он был немного удивлен тем, что лондонцы так быстро услышали обо мне.

Если бы это был Кэтенхэм, или Св. Ивес или Хантингтон, – сказал он, – тогда я бы не удивился. Пойти в Лондон из этой маленькой деревни – это все-таки ответственный шаг.

Он покачал головой. Но пришло время выбирать песни, письмо положили в сторону и, насколько я помню, в этот день о нем больше не вспоминали.

Через некоторое время пришло второе письмо, которое подтвердило, что первое письмо было адресовано молодому проповеднику и только ему одному. Прошение, изложенное в первом письме, повторялось и усиливалось тем, что для поездки в Лондон была предложена дата и, кроме этого, был указан адрес, где проповедник мог переночевать.

Я принял это приглашение. Вот так получилось, что молодой проповедник из Марчленда поехал в Лондон.

Я очень ясно, как будто это было вчера, помню, как переночевал в пансионе на Квен Скаре, Блумсбери, который указал мне уважаемый дьякон. Так как я носил большой черный сатиновый воротник и пользовался синим платочком в белую крапинку, молодые господа в пансионе очень удивлялись, глядя на юношу из села, который приехал в Лондон проповедовать, и у которого, как говорится, еще «зелено за ушами». В большинстве своем они принадлежали к англиканской церкви и, казалось, забавлялись над тем, что мальчик из села – проповедник. Они и не собирались пойти послушать его, но как будто молча сговорились по-своему утешать меня. И как они меня ободряли! Какие только истории они не рассказывали о великих проповедниках центра и их богослужениях! Один, как я помню, имел тысячи слушателей, церковь другого состояла исключительно из интеллигенции. Третий своей способностью говорить захватывал великое множество слушателей, большинство из которых составляла молодежь Лондона. Подготовка этих мужей к проповедям, их чрезвычайные способности проводить собрания, и, наконец, бесчисленное количество слушателей, которых они собирали при каждой возможности, – все это осталось в моей памяти.

Молодой проповедник в баптистской церкви на Нью-Парк-стрит, в Лондоне.

Когда мне после этого показали постель в комнате такой большойб как стенной шкаф, которая располагалась над входной дверью, я был в таком состоянии, что о прекрасных снах не могло быть и речи. Никогда больше гостеприимность Нью-Парк-стрит не помещала в эту комнату юного проповедника. Без сомнения, этот субботний вечер в лондонском пансионе был такой тяжестью, которую едва можно было перенести. В одиноком мучении я ворочался на узкой кровати, не видя ни в чем никакого сострадания. Без всякого сочувствия на улице постоянно гремели экипажи, безжалостно мелькали в моей голове воспоминания о молодых горожанах, которые с жестокостью и с насмешкой смотрели на мою неотесанность, казалось, что даже фонари, колыхающиеся в декабрьской темноте, без сострадания показывали на меня пальцами. В этом городе, полном людей, у меня не было ни одного друга, и я чувствовал себя как чужой. Я надеялся выбраться из этой ловушки и убежать в безопасность Кембриджа и Вотэбича, которые казались мне теперь Едемским садом.

Церковь на Нью-Парк-стрит.

Воскресное утро было ясным и холодным. Я прошел через Холборн-Хилл в Блэкфриас и затем через узкие улицы и аллеи – до моста Сауфвок. Я шел, удивляясь, молясь, страшась, надеясь, веря. Я чувствовал себя одиноким, и все же я был не один. В ожидании Божьей помощи и все же внутренне подавленный сознанием необходимости этой помощи я шел через каменную пустыню, пока нашел место, где должен был проповедовать. Я не понимал, почему, но мне в голову снова и снова приходило одно место Писания: «Он должен был проходить через Самарию». Знакомая Господу необходимость идти в определенном направлении повторяется и у Его служителей. И так как я не выбирал свой путь и он мне никоим образом не нравился, по крайней мере, до сих пор, то мысль

«Он должен был», казалось, заглушала все другие.

Когда я увидел перед собой церквушку на Нью-Парк-стрит, то на одно мгновение я был удивлен своей смелостью. В моих глазах эта церквушка была огромным, богато украшенным и внушительным зданием, говорящим, что ее богатые и в то же время критически настроенные слушатели совсем не такие, как простые люди, которым мое служение приносило радость. Я пришел туда очень рано, там еще никого не было.

И, когда пришло назначенное время, не осталось даже никакого намека на то, о чем, казалось, говорил облик здания. У меня было впечатление, что с Божьей помощью у меня здесь не последнее место.

Господь милостиво помог мне, это воскресенье за кафедрой для меня было радостным, и время между собраниями я проводил с хорошими друзьями. Когда вечером я вернулся в свою узкую комнату на Квен Скаре, я уже не был больше один, и лондонцы для меня больше не выглядели жестокими варварами. Мое настроение полностью изменилось. Мне не нужна была больше сострадательность, я больше не обращал внимания на молодых господ, которые жили со мной в пансионе, и на их удивительных проповедников, а также на постоянный шум экипажей или что-то другое под луной. Я осмотрел льва со всех сторон, и его величие уже не казалось даже десятой частью того, что я подумал о нем, когда услышал вдалеке его рычание.

Друг, который провожал Сперджена в этот вечер в пансион, был Иосиф Пассморе. В этот вечер между ними началась дружба и сотрудничество на всю жизнь, как в церкви, так и при издании трудов Сперджена.

Чарльз Сперджен

предыдущая глава
← Воспоминания сельского пастора

следующая глава
Начало долгого пасторского служения, 1854 год →

ПОДДЕРЖАТЬ ДЕНЬГАМИ