Чарльз Сперджен » Все для славы Божьей
Это была очень старая часовня, и мне бы так хотелось, чтобы она сохранилась. Мне было двенадцать лет, когда один крестьянин пригласил меня на обед с условием, чтобы я нарисовал ему ее. Тетя Анна сохранила тот рисунок. И сегодня, через сорок пять лет, он помогает нам вновь представить себе эту часовню.
За кафедрой был деревянный гвоздь, на котором всегда висела шляпа пастора. На кафедре для меня и дедушки было достаточно места, и я часто сидел там, когда был еще маленьким мальчиком. Двоим взрослым там было бы тесно.
Прямо перед кафедрой стояли стулья руководящих церкви. Здесь всегда стоял дядя Гаддон, предлагая гимны для пения и делая объявления.
Ряды стульев были удобными и вместительными. Стулья аристократов, расположенные сбоку, были обтянуты зеленой фланелью, у некоторых даже были маленькие занавески. Ради экономии места к рядам снаружи и внутри прикреплялись откидные сиденья. Бедные прихожане, которые должны были сидеть на них, всегда производили сильный шум, когда вставали в конце богослужения, и сиденья откидывались назад.
Большие часы имели циферблат как снаружи, так и внутри часовни. После реставрации длинного деревянного маятника часы действительно подходили красивому, чисто пуританскому молитвенному дому старого стиля. Если меня правильно информировали, то позднее эти часы купил местный мельник. Сегодня они висят в новом складе. Какое удивительное применение мы можем иногда найти для какой-либо вещи!
Община в большинстве своем состояла из истинных эссекцев. Если они говорили о других частях графства, то казалось, что речь идет о загранице. А если молодые люди посещали другую местность, то это было доказательством их смелости. Эти люди любили хорошую проповедь. Я часто слышал, как они говорили: «Мистер Сперджен, я слышал сегодня хорошую проповедь», и думал при этом, что дедушка хорошо проповедовал. Но они смотрели по-другому: их понимание лишало проповедника оснований мнить что-то о себе или приписывать себе какието способности. Это были люди, которые хотели и могли слушать Евангелие, и я думаю, что ничто другое не удовлетворило бы их.
Они также были способны к критике. Некоторые из них были очень мудры в своих замечаниях, другие же, напротив, критиковали, невзирая на лица. Дедушке не раз попадало от них. Однажды он проповедовал о плевелах из притчи, сравнивая восточные и местные сорняки, что было вполне правильно. Но его слушатели, все опытные крестьяне, были убеждены, что дедушка не может отличить сорняки от хорошей травы.
«Это было ужасно – слушать, как неграмотно он говорил о них, – горячились они. – Сказать, что нельзя пшеницу отличить от сорняков, когда они растут рядом, – это просто смешно!» В этом деле грубая критика людей была неправильной, но если речь шла об учении или о жизненных вопросах, то их нелегко было переубедить.
Лет десять назад в Кембриджском графстве я познакомился с крестьянами, которые были поразительно суеверны и очень легко поддавались плохому влиянию. Я думаю, что наши люди не были такими. Пожилые люди, с которыми я разговаривал еще ребенком, не поддавались оккультным искушениям, в этом я твердо уверен. А в том, что касалось библейских, политических, церковных или моральных вопросов, они вообще могли рассуждать очень мудро. Конечно, в Стемберне были и такие, которые не приходили на богослужения, но все же большая часть жителей посещала молитвенный дом. Ясные, практические и общепонятные проповеди, которые они слышали там, вывели их из суеверия, которое все еще затуманивает большую часть восточно-англиканских крестьян.
В некоторые времена года молитвенный час в будни посещали только дедушка и несколько пожилых сестер, так как все остальные работали на полях, но дедушка твердо придерживался заведенного порядка. Однако при этом возникала проблема пения.
Дедушка, почему мы всегда пели, – спросил я позднее, – хотя ни ты, ни старые дамы не могли держать мелодию?
Почему это пришло тебе в голову? – сказал он. – Они почти все пели одинаково: гум-да, гум-да, и этого было для меня достаточно.
А если оно было немного короче или длиннее?..
Ну, тогда было чуть больше гум-да или чуть меньше, но так мы всегда славили Господа.
О, милый старый дедушка! Способностей твоего внука тоже хватало только на четвертные и восьмушки. И до нынешнего дня он не продвинулся дальше, хотя общины сегодня стали более интеллигентными и менее снисходительными, чем раньше. Дедушка был таким смелым, что даже издал песенник. Я никогда не слышал, чтобы кто-то понуждал его к этому или чтобы эти песни пели на собраниях. В этой первой книге он указал, что будет и вторая, на случай, если будет принята первая. Мы простили ему первую книгу, но вторая никогда не вышла. Намерение было хорошим, но так как дедушка не соблюдал ни ритм, ни рифму, мы не отваживаемся процитировать здесь хотя бы один куплет. В данный момент он, наверное, получил вместе с небесными радостями и способности для пения и сочинения новых песен, прославляющих Господа.
Манера исполнения песен в Стемберне принесла мне много трудностей, когда я вернулся домой. Каким-то образом в моей голове крепко засело, что нужно повторять последнюю строчку каждой песни, а дедушка научил меня, чтобы я никогда не боялся делать то, что считал правильным. Когда после этого я посещал церковь моих родителей, то постоянно повторял последние строчки, невзирая на то, делала это церковь или нет. Мне пришлось вынести много наказаний, пока я убедился в том, что маленький мальчик должен делать то, что считают правильным родители. Может, дедушка в этом особом случае и сделал ошибку, но все же я всегда благодарю его за то, что он научил меня делать то, что я считаю правильным, какие бы последствия это не имело.
Во дворе молитвенного дома, вдоль длинного фронтона, находилось простое сооружение в виде лестницы с платформой для посадки на лошадь. Дамы поднимались по ступенькам и оказывались на платформе, высота которой была на уровне спины лошади. Это было очень полезное изобретение. Как часто я мечтал о подобном, когда мне нужно было взбираться на мою лошадь Розинанту! Для меня это сооружение было важно еще и по другой причине. Высокие старые липы перед часовней сбрасывали множество листьев. После того как один старый пожилой брат собирал их, он старался их как можно больше втиснуть под лестницу. Вытащив немного листьев, я мог залезть под ступеньки и спрятаться там, не боясь, что меня кто-то обнаружит. Это было таким хорошим укрытием, что никто не мог понять, куда же пропал ребенок. Если было мало листьев, я прятался за старой могилой. Нет, я не залезал в яму. На могиле стоял высокий высеченный из камня памятник, от которого я мог отодвинуть боковой камень. Когда я его снова придвигал, то сидел как в пещере, в которой никто не мог найти меня. Здесь я не слышал, когда меня звали, и казалось, что я исчез. Мне очень нравилось быть одному.
Но еще больше мне нравилось, когда я слышал лай гончих собак и видел красные куртки охотников, которые отправлялись в лес, приводя в восторг и больших и малых. В лесах за часовней для меня начиналась таинственная волшебная страна. Кто знал, может быть, именно в это время под подлеском спряталась лиса?
Если меня спрашивали, кем я хочу быть, в то время я обычно отвечал: охотником. Поистине, чудесная профессия! Многие молодые люди имеют такое же представление о служении проповедника, как я – о профессии охотника. В моих детских мечтах я видел только красные куртки и слышал звук трубы. Они же видят в служении проповедника только честь, уважение, комфорт, и наверняка попадаются такие глупые, которые мечтают о богатстве. Совершенно неразумны те, которые от служения баптиста ожидают богатства. Немощные люди слишком ослеплены служением проповедника. Поэтому я серьезно предупреждаю всех молодых людей не принимать такое детское влечение за зов Духа Святого.
Однажды во время такой охоты на лис я выучил один урок, который стал очень важным для меня как проповедника Евангелия. Меня послали с сумкой в магазин. Я купил фунт чая, четверть фунта горчицы и три фунта риса, а по дороге домой увидел стаю собак. Без всяких раздумий я последовал за ними через изгороди и канавы, как я всегда делал в детстве. Прибыв наконец домой, я увидел, что в моей сумке все перемешалось в единую массу. Позже я понял, что мои темы необходимо упаковывать в хорошие крепкие ящики, вплетая их в нити своей проповеди. Поэтому у меня есть что сказать в первую, вторую и третью очередь, хотя этот метод может и не быть современным. Люди вообще-то не любят горчичный чай, но точно так же они не любят путаные проповеди, в которых невозможно отличить голову от хвоста. Такие проповеди не имеют ни того, ни другого, они похожи на терьера господина Брайта, у которого голова и хвост выглядели одинаково.
Лучшим в нашей старой часовне было благословение, которое покоилось на служении в ней: роса Духа Святого с неба всегда была на нем. Куда бы мой дедушка ни ходил, везде от его проповеди каялись люди. Когда я начал служение проповедника, ко мне приходили люди и говорили: «Я слышал вашего дедушку, и теперь я не пожалею своих ботинок, чтобы прийти и услышать Сперджена». Это было поощрением для меня. Один рассказывал мне, что «перья его крыльев» выросли почти на полметра, когда он один раз услышал моего дедушку. Получив такую небесную пищу, он мог взлететь как орел. «У него всегда были практические проповеди, – говорил один из соработников в Царстве Божьем. – У меня было такое чувство, что он знает меня от и до, как будто мог заглянуть в мое сердце».
Не могу описать, как я был огорчен, когда в первый раз должен был оставить моего дедушку. Эта была большая печаль моей маленькой жизни. Дедушка тоже казался очень печальным, и мы плакали вместе. Он долго не мог подобрать слов для прощания, а потом сказал: «Ну, дитя мое, сегодня ночью, когда луна будет светить в Колчестере, не забудь, что это та же самая луна, которую видит твой дедушка в Стемберне». Еще долгие годы смотрел я на луну, так как думал, что там, на луне, какнибудь встретятся мои и дедушкины взгляды.