Толкование на Римлянам 7:7

Кирилл Александрийский (376−444)

Что же скажем? Неужели от закона грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай

Павел не сказал: «я не имел бы греха, кроме как через закон», но, скорее, что он не знал бы греха. Итак, закон не есть предлог ко греху, но скорее указатель на него, который делает его явным для незнающих. Не для того, чтобы они, узнав, творили грех — хотя, прежде чем узнать, они, конечно, и творили его, — но чтобы, зная неправедное, они переменились к лучшему.

Источник: Фрагменты.

Феофан Затворник (1815−1894)

Что убо речем? Закон ли грех? Да не будет: но греха не знах, точию законом: похоти же не ведах, аще не бы закон глаголал: не похощеши

Блаженный Феодорит пишет: «Апостол в сказанном выше употребил много таких выражений, которые желающим хулить закон послужили бы поводом к осуждению закона, если бы он не сделал предлагаемого здесь решения вопросов. Сказано было: закон привниде, да умножится прегрешение (ср.: 5, 20), и: закон гнев соделовает (ср.: 4, 15), и: от дел закона не оправдится всяка плоть пред Ним (3, 20) и тому подобное. Представив по сему поводу возражение: закон ли грех? — Апостол ответил на него решительным отрицанием: да не будет. — Святой Златоуст, приведши те же места, и, кроме них, еще следующие: страсти греховныя, яже законом, действоваху во удех наших, и еще: идеже несть закона, ту ни преступления (ср.: 4, 15), присовокупляет: «как все сие сказано по-видимому в обвинение закона, Апостол, дабы истребить такое подозрение, вводит возражение и говорит: что убо, закон ли грех? Да не будет. Отрицает прямо, дабы расположить к себе слушателя и исправить соблазняющегося. Ибо он, услышав уже и удостоверившись в образе мыслей Апостола, вместе с нами будет исследовать то, что представляется трудным, и не будет подозревать говорящего. Посему-то Апостол, предложив наперед возражение, присовокупил и свой образ мыслей и не сказал: что мне рещи? — но: что убо речем? Так как бы подавались советы и мнения при собрании всей Церкви, так как бы возражение сделано не Апостолом, но само собою вытекало из сказанного выше и из сущности дела. Никто не станет спорить, говорит Апостол, что писмя убивает, а дух животворит (ср.: 2Кор 3:6). (Это приводится как равновесное предыдущему: во еже работати Богови во обновлении духа, а не в ветхости писмене.) Сие так ясно, что не остается и места возражению. А когда нет в том сомнения: что должны мы сказать о законе? То ли, что он есть грех? Да не будет». — Да не будет — никак нельзя думать, что закон грех, то есть что он учит, поблажает производить грех (см.: Экумений). После такого ответа, однако ж, все еще оставалось неясным, что же значат высказанные прежде слова. «Итак, разреши недоумение» (святой Златоуст). И Апостол решает это недоумение в следующем отделении (7, 7 — 13), содержание которого можно выразить так: все сказанное действительно сопровождало закон; но не закон тому вина, а живущий в нас грех. Начало же такому решению полагает словами, тотчас за решительным: да не будет, — следующими: но греха не знах, точию законом: похоти же не ведах, аще не бы закон глаголал: не похощеши.

Эти слова подают разные мысли или разные оттенки одинаковой мысли, судя по тому, как их сочетавать с предыдущим: да не будет. Можно сочетавать их так: да не будет — не только закон не грех, но я и не знал бы, что такое грех и похоть, если бы не научил меня распознавать их закон. Закон разъяснил мне, что когда надо делать и чего не делать; я и знаю, какое доброе дело и какое недоброе — грешное. И не только разъяснил все это, но приложил и наказание за неисполнение, чтоб я не подумал когда, что можно и не исполнить предписанного. Таким образом закон есть добру учитель, а не греху. Так понимал блаженный Феодорит: «закон не только не есть учитель греха, — да не будет, — но совершенно напротив: он — обвинитель греха; потому что и не знал бы я, что худо, если бы не научил меня он». «Не сказал Апостол: греха не творил, точию законом, — но: не знах; так что закон — виновник не творения греха, а распознавания его, как педагог, не позволяя по неведению ниспадать на степень бессловесных» (Фотий у Экумения).

При таком понимании слова сии усиливают: да не будет. Но можно с ними соединять и такие мысли, при которых они будут ослаблять сие отрицание. Можно так: закон не виновник и не учитель греха, но увеличитель и усилитель моей грешности. Он раскрыл мне все, что грешно, а сил не грешить не дал. Я теперь и знаю, что грешно, и все-таки грешу; и эти согрешения мои стали при законе тяжелее, чем были прежде без закона. Я и без него грешил бы, но о многом не знал бы, что оно грешно; а теперь знаю и грешу. Грехи мои стали сознательными и потому виновнейшими. Но в этом не похуление закона, а похвала: ибо, раскрывая пред очами моими тяготу моей виновности, он усиливал страх наказания и тем заставлял остерегаться греха. Так понимают Экумений: «не то я говорю, что закон — виновник греха, но то, что он для меня виновник познания греха или сознания грешности, чем подверг меня тягчайшему наказанию, как согрешающего в ведении» — и Амвросиаст: «закон не грех, но указатель греха. Он показал, что и сокровеннейшие грехи суть грехи и не могут пройти не наказанными пред Богом. Но, узнавши это, человек должен был сознавать себя более виновным и ответным и, судя по сему, не мог, по-видимому, быть благодарен закону. Ибо кто станет благоволительно относиться к тому, кто грозит тягчайшим наказанием?.. Однако ж закон и в сем отношении благ и прав: ибо указывать належащую беду есть доброе дело».

Можно еще и так: закон не учит греху и не потворствует ему; но тем, что запрещает грех, наводит на грех. Многого я и думать не думал делать; но когда закон указал мне все беззаконные дела, то о некоторых из них, о коих я прежде и не думал, стал думать, подумавши, пожелал их, пожелавши, склонился на них, склонившись, стал грешить. Если и не наводил он на что-либо грешное — неведомое, то усиливал похотение грешного — ведомого — по какому-то живущему во мне противлению закону. Таким образом закон послужил мне поводом ко греху. Но виновен в этом не закон, а я сам Закон представлял себя мне не поводом ко греху, а отводом от него. А я сам для себя из закона устроил повод ко греху. Так святой Златоуст: «видишь ли, как Апостол нечувствительным образом дает разуметь, что закон не только обличает грех, но и некоторым образом подает повод к оному? Впрочем, виною сего поставляет он не закон, а неразумие людей». — То же говорит и Экумений: «намекает Апостол, что закон есть нечто подготовляющее, служащее поводом ко греху, не по своей, однако ж, природе, но по злонравию людей».

Какое ни взять из этих пониманий, всякое обезвиняет закон и подтверждает: да не будет. Но ближе всех первое; недалеко и третье, будучи в согласии с последующею речью. Второе же есть не прямое, а выводное.

Но в каком смысле говорится: греха не знах, — похоти не ведах! Ибо в действительности и грех знаем, и похоть ведома. В том смысле, что после обнародования закона все сие стало ведомо яснее, определеннее и подробнее; а до закона хоть и было ведомо, но смутно, неопределенно и неполно. Отчего многое казалось позволительным и покрывалось снисхождением и оправданием почти всеобщим. А теперь так смотреть уже ни на какие дела не приходится. «О чем я и не подозревал, что оно не позволительно у Бога, о том знаю теперь, что оно грех» (Амвросиаст). — Блаженный Феодорит пишет: «слова: не ведах, не знах — не показывают здесь совершенного неведения, но ими выражается, что в законе получил я ведение более точное, нежели каково естественное мое различение (добра и зла)». Святой Златоуст ту же мысль выражает полнее: «если бы человек не знал похоти, пока не получил закона, от чего бы случиться потопу? За что бы сожигать Содом? Так в каком же смысле говорит так Апостол о похоти? В том, что хотя и до закона жившие знали, что грешат, но узнали то обстоятельнее, когда объявлен закон, а потому с сего времени стали подлежать большему осуждению. Ибо иное дело иметь обличителем природу, и иное — сверх природы и закон, который дает на все ясные предписания». — Блаженный Феофилакт особый некий оттенок указывает в той же мысли, имея в виду более деятельную сторону, именно: я испытывал и прежде греховные и похотные влечения, но не в такой силе; когда же пришел закон, они до того рассвирепели, что удержи не было, — дали они мне себя знать. «Знали, говорит, и тогда, что грех и похоть — зло; но тогда пожелание не было так усиленно».

Под словом: грех — можно разуметь грех определенный, а под словом: похоть — вообще греховное влечение ко всему запрещенному. Но можно и, наоборот, грех понимать как греховное влечение вообще, а похоть как определенное похотение чего-либо недолжного, так как в законе, где говорится: не пожелай, — определенно указывается, чего не следует желать (см.: Исх 20:17). В следующем стихе они так стоят, что очевидно грех считается источником похоти; между тем как в настоящем, кажется, скорее похоть ставится источником греха. Потому можно не настаивать на одном каком-либо значении здесь сих слов.

Апостол говорит в своем лице: я не знал, я не ведал. Но очевидно говорит не о себе одном. Ибо далее, продолжая речь все в своем лице, говорит он: живях кроме закона иногда, — чего прямо о себе не мог он сказать. Без закона писанного жил некогда не он, а род человеческий; почему надо полагать, что хотя он говорит здесь в своем лице, но не от своего лица: «он тут ведет общее всего человечества дело» (Амвросиаст). «Под собою разумеет человека вообще» (Экумений). Это замечание здесь не столь нужно, сколько нужным окажется оно после, при толковании отделения, начинающегося с 14-го стиха.

Источник: Толкование послания апостола Павла к Римлянам

Ефрем Сирин (~306−373)

Что же скажем? говорит. Закон есть грех? Никак. Но греха не знал бы я, если бы он (закон) не говорил, и пожелания не ведал бы в раю, если бы он не говорил: не пожелай.

Источник: Толкование на послания божественного Павла. К Римлянам

Августин (354−430)

Мне кажется, что в этом месте апостол поставил себе на место человека под законом и говорит от его лица… Его слова следует понимать так, что закон был дан не для того, чтобы искоренить грех, но чтобы показать, как душа человека, уверенная в невинности, приобретает сознание вины и познает, что без благодати Божией грех не может быть побежден. Виновный, тревожась об этом, обращается к снисканию благодати… Отсюда очевидно, что вожделение не присуще закону: оно законом проявляется.

Источник: О различных вопросах.

Феофилакт Болгарский (~1078−~1107)

Апостол сказал многое, что могло показаться обвинением закона: именно: грех не должен над вами господствовать, ибо вы не под законом, но под благодатью (Рим 6:14), и: закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление (Рим 5:20) и еще: ветхой букве (Рим 7:6). Посему, чтобы устранить такое подозрение, вводит возражение в виде вопроса и говорит: что же скажем о законе? То ли, что он есть грех? Потом решает это возражение, сначала отвечая отрицательно, как обычно говорит о крайне нелепом, а затем предлагает доказательства. Закон, говорит, не есть грех, но указатель греха; ибо я не знал бы пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Как же, наконец, случился потоп? Как сожжен Содом, если до закона не знали, что пожелание есть зло? Знали и тогда, но тогда пожелание не было усилено и потому познавали его не с такой обстоятельностью, с какой стали разуметь его, когда дан закон. Первоначально знали пожелание по одному естественному закону, но впоследствии и по писанному, почему и стало оно поводом к большему наказанию, а это произошло не от научений закона, но от беспечности невнимающих предписаниям закона, что показывает Апостол и далее.

Источник: Толкования на послание к Римлянам

Ориген (~185−~254)

Павел говорит: уразумей, о чем вещает закон, ибо, если бы не было закона, никто не знал бы греха. Но разве через Моисеев закон Адам узнал свой грех и укрылся от взгляда Божиего? Разве через Моисеев закон Каин узнал свой грех и сказал: Наказание мое больше, нежели снести можно (Быт 4:13)? Или через Моисеев закон узнал свой грех фараон, когда сказал: Господь праведен, а я и народ мой виновны (Исх 9:27)? Коль скоро все они и другие несчетные [грешники] узнали свой грех прежде Моисеева закона, то, несомненно, апостол имеет в виду отнюдь не Моисеев закон, когда говорит: Я не иначе узнал грех, как посредством закона; или: не понимал бы и желания, если бы закон не говорил: «не пожелай».

Павел имеет в виду тот закон, о котором мы часто говорили, что он вписан в сердца людей не чернилами, но Духом Бога живаго (2Кор 3:3) и который научает каждого, что следует делать, а чего избегать. Это и есть тот закон, через который человек узнаёт свой грех. Очевидно, апостол хочет сказать, что этот естественный закон неведом нам до тех пор, пока мы, взрослея, не научаемся различать добро и зло и прислушиваться к собственной совести… Он не говорит: «я не имел желания», но: я не иначе узнал; как если бы что-то было, но он не знал, что это — желание. Когда же приходит разумение и естественный закон, по мере нашего взросления, находит себе место [в нашей душе], он начинает учить нас добру и удерживать от зла. Когда он говорит: не пожелай, мы узнаем от него то, чего не знали ранее: что это — дурное желание.

Источник: Комментарии на Послание к Римлянам

Тертуллиан (155/60−220/40)

Потому что в законе — грех? Нет! Стыдись, Маркион, потому что апостол, ненавидящий клевету на закон, этого не пишет… О вершина прославления закона, благодаря которому невозможно скрыть преступление! Однако в случае с Писанием не закон ввел в искушение, но грех.

Источник: Против Маркиона

Амвросиаст (IV в.)

Закон — не грех, но знак греха. Павел показывает, что грехи обитают в нас и что не останутся безнаказанными у Бога. Узнавая это посредством закона, человек делается виновным, а потому и не воздает благодарение закону. Кто же будет благодарен тому, кто говорит, что человек рискует быть наказанным? Но закону веры он благодарен, потому что виновный по закону Моисея законом веры примиряется с Богом, хотя закон Моисея и справедлив, и благ (ведь показывать, что опасность рядом, — благо). Но закону веры он благодарен более, потому что в нем он живет вне опасности. Я не понимал бы и пожелания, говорит Павел, если бы закон не говорил: не пожелай (см. Исх 20:17; Втор 5:21). Он не отделил пожелание от греха, но смешал их, указав, чтобы не возникло подозрения, что это не угодно Богу. Итак, закон запрещает пожелание, которое прежде считалось грехом. Ибо нет ничего проще, чем пожелать что-нибудь, принадлежащее ближнему. Но закон назвал это грехом, тогда как для людей мира сего ничто не кажется столь безобидным и невинным, как желание.

Источник: Комментарий на Послание к Римлянам

Констанций

Павел хочет показать, что бессилие закона было не в его несоблюдении, а в человеческой природе. Говоря: Я не иначе узнал грех, как посредством закона, он выступает как бы от лица ребенка, который в силу немощи возраста не был подвластен закону, а когда достиг отрочества, вступил под его власть, узнав заповеди.

Источник: Комментарий на Послание к Римлянам

Лопухин А.П. (1852−1904)

Ст. 7−13 Что же скажем? Неужели от закона грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание: ибо без закона грех мертв. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер; и таким образом заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти, потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею. Посему закон свят, и заповедь свята и праведна и добра. Итак, неужели доброе сделалось мне смертоносным? Никак; но грех, оказывающийся грехом потому, что посредством доброго причиняет мне смерть, так что грех становится крайне грешен посредством заповеди

В каком, однако, смысле закон служил человеку помехою на пути к праведности? Конечно, не в том, что будто бы он порождал грехи, каких без него человек не совершил бы. Нет, он своими требованиями возбудил силу сопротивления в грехе, который лежал в скрытом состоянии в природе человека, и этот грех умертвил человека. Виновен, значит, в смерти человека (смерти духовной) не закон, а грех. Закон же имел только самые святые цели в отношении к человеку.

Апостол в 1−6 ст. Vll-й гл. поставил закон и грех в очень тесные отношения друг с другом, так что могло явиться подозрение такого рода: уж не есть ли закон что-либо дурное сам по себе? (От закона грех — точнее: «неужели закон — грех»)? Апостол отвечает отрицательно на этот вопрос Закон — не грех, но дает только узнать, что человек находится во грехе; он только открывает греховность человека. — Я не иначе узнал грех, т. е. не иначе открыл в себе существование греха (ср. 3:20 и Лк 8:46). — Ибо я не понимал бы и пожелания. Апостол указывает здесь частный факт для доказательства только что высказанного им общего положения. Он узнал о существовании в нем греха через закон именно потому, что одна из заповедей закона ясно указала ему на пожелание, существование которого, как чего-то ненормального, иначе навсегда бы осталось ему неведомым. — Не понимал бы — правильнее: не заметил бы (ouk hdein). — Пожелание, т. е. стремление души к предметам, которые могут дать ей удовлетворение, так свойственно человеческому сердцу, что оно (пожелание) совсем не бросается в глаза совести человека, если бы закон не говорил против него, не указал на него, как на знак противления Богу. Таким образом, только 10-я заповедь закона Божия определила пожелание, как нечто ненормальное, и, благодаря этому, еврей (Апостол говорит, как еврей) сознал свое греховное состояние. Итак, по Апостолу, еврей открывал в себе присутствие греха и пожеланий только тогда, когда пред его сознанием становилась определенная заповедь закона, запрещавшая пожелания. Не противоречит ли такое утверждение тому наблюдению, что и среди язычников, не имевших заповедей закона Моисеева, все-таки существовало представление о греховности человека? Об этой греховности говорят, напр., Фукидид, Диодор, Эликтет, Сенека и др. (см. у Мышцына стр. 41 и 42 примеч.). Но различие между воззрением язычников на грех и учением Павла — очень большое. Именно язычники не признавали, что грех живет в природе человека, и не думали, что эта греховность вызывает собою гнев божества.

Заповедь, запрещающая не только свободные решения, идущие в разрез с законом Божиим, но даже осуждающая непосредственные, бессознательные влечения сердца, предшествующие этим решениям, еще не была известна языческому миру. Правительственный закон и философская мораль осуждали или внешние преступления, или поступки, совершаемые в силу решений свободной воли человека. Вглубь человеческого существа, где еще не проявляет себя свободная воля, они не проникали (И. Златоуст к 13-му ст.).