1(б). Итак, сказавши об этом предварительно, апостол в следующих словах опять еще сильнее уличает язычника, говоря так: «Неизвинителен ты, всякий человек, судящий [другого], ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя» (2:1). Это он сказал, обращаясь к правителям, так как тот город (Рим) имел тогда у себя в руках власть над всею вселенною. Итак, апостол прежде всего говорит: всякий, кто бы ты ни был, сам лишаешь себя оправдания, так как когда ты осуждаешь прелюбодея, а сам прелюбодействуешь, то хотя бы никто из людей и не осуждал тебя, но ты в приговоре о виновном выносишь определение и о себе самом. «А мы знаем, что поистине есть суд Божий на делающих такие [дела]» (ст. 2). Чтобы кто-нибудь не сказал о себе, что он доселе избегал суда, апостол, устрашая его, говорит, что у Бога не так, как здесь. Здесь один наказывается, а другой, делающий то же самое, избегает наказания. Но там — иначе. Таким образом, апостол говорит, что судья знает правду, но откуда знает — не прибавил, потому что было излишне. Ведь в рассуждении нечестия он указал то и другое — и то, что человек поступал нечестиво, зная о Боге, и то, что он знал о Нем из рассмотрения творения. Так как там не всем было ясно, то он сказал о причине, здесь же, когда стало всем известно, он проходит мимо. Когда же говорит — всяк «судящий» обращает речь не к одним начальникам, но также к людям частным и подчиненным.
2. Все люди, хотя бы не имели ни (судейского) престола, ни палачей, ни палки, однако судят согрешающих, делая это в разговорах и общих беседах, а также судят и судом своей совести. Так, никто не осмелился бы сказать, что прелюбодей не заслуживает наказания. Но осуждают, говорит апостол, других, а не самих себя. Поэтому он сильно восстает на таковых, говоря: «Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие [дела] и (сам) делая то же?» (ст. 3) Так как апостол, и на основании учения и на основании дел, доказал великий грех вселенной, состоящий в том, что, хотя люди и были мудры и имели руководителем мир, однако, не только оставили Бога, но избрали вместо Него подобия гадов, обесчестили добродетель, по влечению естества предались пороку, и даже восстали на самое естество, то, наконец, переходит к доказательству того, что все делающие так, будут наказаны. Впрочем, говоря о самых делах, он уже упоминал и о наказании, сказавши: «Получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение» (Рим 1:27). Но так как они не чувствуют этого возмездия, то апостол возвещает о другом, которого они особенно боялись. Впрочем, он уже открыл и это наказание. Когда говорит: «Поистине есть суд Божий» (2:2), говорит ни о чем-либо другом, но именно об этом наказании. Кроме того, он опять подтверждает свою речь другими более сильными доводами, говоря так: «Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие [дела] и (сам) делая то же?» И своего суда ты не избежал, — неужели же избежишь суда Божия? И кто может это сказать? Конечно, ты осудил самого себя. Но если так велика строгость этого судилища и ты не мог пощадить самого себя, то каким образом Бог, безгрешный и безгранично праведный, тем более не сделает этого? Или ты себя самого осудил, а Бог одобрит и похвалит? И какой это могло бы иметь смысл? Конечно, ты сам достоин большего наказания, чем тот, которого ты осудил. Не одно ведь и то же — просто согрешить и, наказавши другого согрешившего, самому впасть в тот же самый грех. Ты видишь, как апостол увеличил вину? Если ты, говорит он, наказываешь меньшего грешника, между тем как сам не перестаешь осквернять себя грехами, то, как Бог, никогда непричастный греху, гораздо больше не осудит и не обвинит тебя, уже осужденного собственными твоими помыслами? А если ты говоришь, что сам признаешь себя достойным наказания, но вследствие долготерпения (Божия) пренебрегал исправлением и, так как не подвергся наказанию вслед за преступлением, имел даже надежду на милость Божию, то знай, что вследствие этого самого тебе нужно наиболее бояться и трепетать. Господь медлит наказанием не для того, чтобы совсем не подвергать наказанию, но для того, чтобы, если ты останешься неисправимым, наказать с большею строгостью, чего никогда пусть не случится с тобою. Потому апостол присовокупляет, говоря: «Или пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию» (ст. 4)? Восхвалив долготерпение Божие, и показав величайшую его пользу для внимательных (а она — в том, чтобы привлекать грешников к покаянию), апостол усиливает страх. Для воспользовавшихся как должно, оно служит основанием спасения, а для презревших — поводом к большему наказанию. А что касается распространенного мнения, что Бог, будучи благ и долготерпелив, не ищет наказания, то, когда ты, внушает апостол, говоришь это, то говоришь не о чем ином, как о привлечении на себя наказания. Ведь Бог являет Свою величайшую милость для того, чтобы ты освободился от грехов, а не для того, чтобы ты прибавил новые, а как скоро этого не делаешь, то наказание будет ужаснее. Так как Бог долготерпелив, то поэтому тебе особенно и не должно грешить и Его благодеяния обращать в повод к неблагодарности; ведь хотя Он и долготерпелив, но все-таки и наказывает. Откуда это видно? Из следующих слов апостола. А именно, если нечестие велико и нечестивые остались без наказания, то всецело необходимо их подвергнуть ему. Если и люди не оставляют этого без внимания, то как оставит Бог? Таким образом апостол отсюда повел речь о суде. Доказав, что многие, если не раскаются, оказываются виновными, а потом — что здесь они не подвергаются наказанию, он заключает отсюда, что суд должен быть, и при этом, — строжайший. Поэтому говорит: «По упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев» (ст. 5). Когда человека не смягчает благость и не преклоняет страх, то что может быть грубее его? Апостол уже показал Божие человеколюбие, а теперь говорит о наказании, именно о том, что оно для не обратившегося и при таких условиях, будет невыносимо. И смотри, какие точные он употребляет выражения, когда говорит: «Сам себе собираешь гнев», — представляя его вообще чем-то сберегаемым и показывая, что виновником гнева служит не судия, а сам подсудимый. Сам ты, говорит он, «себе собираешь», а не Бог тебе. Он сделал все, что было нужно, дал тебе способность распознавать доброе и недоброе, явил долготерпение, призвал к покаянию, угрожал страшным днем, всем привлекая тебя к покаянию. Если же ты остаешься непреклонным, то «сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога» (ст. 5). Чтобы ты, услышав о гневе, не признал его действием страсти, апостол прибавил: «Праведного суда от Бога». И прекрасно сказал — «откровения», потому что тогда это открывается, когда каждый принимает по достоинству. Здесь многие часто вредят и злоумышляют вопреки справедливости, а там не так. «Который воздаст каждому по делам его: тем, которые постоянством в добром деле…» (ст. 6, 7).
3. В беседе о суде и будущем наказании апостол был грозным и строгим, а здесь он не тотчас изобразил ожидаемое мучение, но обратил речь к более приятному — к воздаянию добрых, говоря: «Тем, которые постоянством в добром деле ищут славы, чести и бессмертия, — жизнь вечную» (ст. 7). Здесь он ободряет и тех, которые пали в искушениях, и показывает, что не должно полагаться только на веру, потому что тот (будущий) суд будет оценивать и дела. Заметь, что, говоря о будущем, апостол не может ясно изобразить всех благ, но говорит о славе и чести. Так как эти блага превосходят все человеческое, и апостол не может указать здесь (на земле) подобия их, то он, насколько доступно, изображает их при помощи того, что у нас считается лучшим, сравнивая их со славою, честью, жизнью, который для всех людей являются предметом особого попечения. Но, однако, небесные блага не таковы, а как нетленные и бессмертные, несравненно выше этого.
Видишь ли, как апостол, упомянув о нетлении, отверз нам двери к познанию воскресения тел? Ведь нетление принадлежит телу, подверженному тлению. Потом, так как этого было недостаточно, он присовокупил славу и честь. Все ведь восстанем нетленными, но не все в славу, а одни для наказания, другие же для славы. «А тем, которые упорствуют» (ст. 8), говорит далее. Опять он лишает извинения тех, которые жили в пороке, и доказывает, что они впали в грех по упорству и беспечности. «Не покоряются истине, но предаются неправде». Вот и другое опять обвинение. Какую защиту может иметь тот, кто избегает света и избирает тьму? И притом апостол не сказал: принуждаются и подвергаются насилию, но: «предаются неправде», — чтобы ты понял, что их падение — от свободной воли, а преступление — не от необходимости. «Скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое» (ст. 9). То есть: хотя бы кто-нибудь был богат, хотя бы был консулом или даже царем — слово суда никого не устыдится, и достоинства здесь не имеют никакого места. Итак, показавши чрезмерность болезни, представив ее причину — беспечность больных, конец — ожидающую их погибель и легкость исправления, апостол опять и в наказании увеличивает тяжесть для иудея, говоря: «Во-первых, Иудея, [потом] и Еллина»(ст. 9). Кто пользовался большим наставлением, тот, нарушив закон, должен подвергнуться и большему наказанию. Таким образом, насколько мы рассудительнее и могущественнее, настолько большему наказанию подвергаемся за грехи. Если ты богат, то от тебя потребуется больше пожертвований, чем от бедного; если ты более умен, то потребуется и больше послушания; а если облечен властью, то нужны выдающиеся добрые дела; и во всем прочем ты должен поступать по мере своих сил и возможности. «Слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, [потом] и Еллину» (ст. 10). О каком иудее здесь говорит апостол, и о каких эллинах беседует? О живших до пришествия Христова. Не дошла еще речь до времен благодати, но апостол пока останавливается на временах более ранних, приготовляя издали и постепенно уничтожая различие между иудеем и эллином, чтобы, когда сделает это в рассуждении благодати, не показалось бы чем-то новым и затруднительным для понимания. Ведь если не было никакого различия в более ранние времена, когда не воссияла еще благодать Христова, когда деяния иудеев для всех были почтенны и блестящи, то что могли бы об этом сказать тогда, когда явилась столь великая благодать? Вследствие этого, конечно, апостол и раскрывает такое учение с большим тщанием. Слушатель, узнав, что оно господствовало в древние времена, тем скорее примет его теперь — по принятии веры. А под эллинами апостол разумеет здесь не идолопоклонников, но людей богобоязненных, повинующихся естественному закону, которые, за исключением соблюдения иудейских обрядов, исполняли все относящееся до благочестия. Таковы были Мелхиседек и бывшие с ним, Иов, ниневитяне, Корнилий. Итак, апостол заранее подкапывает преграду между обрезанием и необрезанием, еще издали уничтожает это различие, чтобы совершить это без всякого подозрения со стороны и приступить к делу на другом основании, как и свойственно всегда апостольской мудрости. Если бы он стал доказывать это прямо о временах благодати, то, кажется, речь его вызвала бы большое подозрение; но когда, рассуждая о господствующих в мире нечестии и развращении, он, по связи речи, доходит и до этого предмета, то делает свое учение совершенно свободным от подозрения.
4. А что таково было намерение Павла, и по этой именно причине он так расположил свою речь, видно из следующего. Если бы он не старался подготовить это, то ему достаточно было бы сказать: «По упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева» (2:5) и — прекратить эту речь, потому что она уже окончена. Но так как задача его была не в том, чтобы сказать только о будущем суде, но и доказать, что иудей не имеет никакого преимущества пред таким эллином и не должен много думать о себе, то он идет далее и воспользовался указанным планом. Итак, смотри же: апостол привел слушателя в страх, возвестив ему о страшном дне, сказал, насколько дурна порочная жизнь, доказал, что никто не грешит по неведению и не свободен от наказания, значит, если еще не подвергся наказанию, то, несомненно, подвергнется; после этого, наконец, он желает раскрыть, что учение закона не было чем-то совершенно необходимым, так как и наказание и награда бывают за дела, а не за обрезание и необрезание. Итак, когда апостол сказал, что эллин несомненно будет наказан, и из этого положения, как неоспоримого, вывел заключение, что он будет и награжден, то этим уже показал, что закон и обрезание излишни. Здесь он борется преимущественно с иудеями. Так как они любили спорить, и во-первых, вследствие гордости, признавали для себя низким считаться наравне с язычниками, а во-вторых, смеялись над учением о том, что вера покрывает все грехи, то апостол сперва обвинил язычников, о которых завел речь, чтобы без всякого подозрения и смелее напасть на иудеев; потом, перешедши к рассуждению о наказании, доказывает, что иудей не только не получает никакой пользы от закона, но даже обременяется им; все это он и подготовил выше. Если язычник неизвинителен в том отношении, что не сделался лучшим при руководстве природы и разума, то гораздо более неизвинителен иудей, который вместе с этим руководством получил учение и от закона. Таким образом, апостол, убедив иудея легко согласиться с этою мыслию в отношении к грехам других, поневоле заставляет его, наконец, сделать то же самое и по поводу своих грехов. А чтобы речь его была хорошо принята, он начинает ее с более приятного, говоря так: «Слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, [потом] и Еллину». Здесь, какие бы блага кто ни имел, пользуется ими среди многих беспокойств, — будет ли это богач, владелец или царь; он часто бывает в раздоре, если не с другими, то с самим собою, и имеет в своих помыслах жестокую брань. Но там (в пользовании небесными благами) не бывает ничего подобного, напротив — все тихо, свободно от смятения, соединено с истинным миром. Итак, апостол, научив при помощи сказанного выше, что и не имеющие закона будут наслаждаться теми же благами, представляет и основание, говоря так: «Ибо нет лицеприятия у Бога» (ст. 11). Когда он говорил, что за грехи наказываются и иудей и язычник, то это не имело нужды в доказательствах. Но когда желает показать, что и язычник удостаивается чести, то это уже требует основания. Казалось ведь удивительным и странным, чтобы тот, кто не слышал закона и пророков, удостаивался награды за добрые дела. Потому, как заметил я выше, он, говоря о временах, бывших прежде благодати, приучал к этому их слух, чтобы легче было привести их к признанию этого тогда, когда речь будет о временах веры. И здесь он остается совершенно вне всякого подозрения, так как излагает то, что не прямо относилось к его цели. Потому, сказав: «Слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, [потом] и Еллину», прибавил: «Ибо нет лицеприятия у Бога». Вот с каким успехом апостол одержал победу. Доведя речь до нелепости, он заключает, что Богу не свойственно поступать иначе, потому что это было бы лицеприятием, а в Боге нет лицеприятия. И не сказал: если бы этого не было, то Бог был бы лицеприятен, но выразился величественнее: «Ибо нет лицеприятия у Бога», то есть, Бог испытует не качества лиц, но различие дел. А сказав это, он раскрыл, что различие между иудеем и язычником состоит не в делах, а только в лицах. После этого следовало бы сказать: тем не менее, так как один — иудей, а другой — эллин, то, вследствие этого, один принимает честь, а другой — поругание, но то и другое воздается по делам. Однако апостол не сказал так, потому что мог бы возбудить гнев иудея. Он предлагает нечто иное, большее, повергая еще ниже мудрствование иудеев и ослабляя его до такой степени, чтобы они могли принять и его учение. Что же это такое? То, что следует далее. «Те, которые, не [имея] закона, согрешили, — говорит он, — вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся» (ст. 12). Здесь, как я заметил выше, апостол доказывает не только равночестность иудея и язычника, но и то, что иудей более обременен, вследствие дарования ему закона. Язычник осуждается без закона, но это — «не [имея] закона» — указывает здесь не на большую строгость, а на большую снисходительность, то есть, что язычник не имеет обвинителем закона; «не [имея] закона», то есть, — вне осуждения по закону; это, говорит апостол, означает то, что язычник судится по одному только естественному разуму. А иудей судится по закону, то есть, вместе с природой его обличает и закон, так как, чем большим попечением он пользовался, тем большему наказанию подвергнется.
5. Видишь ли, как апостол представил иудеям большую необходимость прибегать к благодати? Так как они говорили, что не имеют нужды в благодати, как оправдываемые одним только законом, то апостол доказывает, что они больше эллинов нуждаются в ней, если только должны подвергнуться и большему наказанию. После этого опять приводит другое доказательство в подтверждение сказанного. «Потому что не слушатели закона праведны пред Богом» (ст. 13). Справедливо прибавил: «пред Богом». Ведь пред людьми только можно казаться честным и иного хвалиться, но пред Богом совершенно наоборот: одни «исполнители закона оправданы будут». Видишь, какою способностью владеет апостол, чтобы обратить речь к противоположному? Если ты думаешь спастись посредством закона, говорит он, то язычник, явившись исполнителем написанного (в законе), восхитит у тебя первенство. И как возможно, спросишь, сделаться исполнителем, не будучи слушателем? Возможно, отвечает апостол, даже не только это, но и гораздо большее. Не только возможно быть исполнителем помимо слушания, но и не быть таковым после слушания, что яснее и с большею силою апостол выразил ниже, говоря: «Уча другого, не учишь себя самого» (Рим 2:21)? А здесь он пока доказывает первое. «Ибо когда язычники, — говорит (апостол), — не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон» (ст. 14). Не отвергаю закона, говорит он, но и при этом оправдываю язычников. Видишь ли, как он, подрывая славу иудейства, не подает ни малейшего повода говорить о себе, что он унижает закон, а напротив, как бы хвалит его и выставляет великим и таким образом все хорошо устрояет? Говоря же — «по природе» — разумеет естественный разум. И он показывает здесь, что другие (язычники) были лучше иудеев, и самое главное — лучше потому, что не получили закона и не имеют того, в чем иудеи, по их мнению, имели над ними преимущество. Язычники, говорит (апостол), потому и удивительны, что не имели нужды в законе, но обнаруживали все, свойственное закону, начертавши в умах своих не письмена, а дела. Вот что именно он говорит: «Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую в день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные [дела] человеков через Иисуса Христа» (ст. 15, 16). Видишь ли, как (апостол) опять указал на тот день и представил его близость, потрясая их мысль и показывая, что большей чести достойны те, которые, живя вне закона, старались исполнить законное? Уместно теперь сказать о том, что особенно достойно удивления в рассуждении апостола. Доказав уже предварительно, что эллин выше иудея, он не приводит этого в заключении своих суждений, чтобы не ожесточить иудея. А чтобы представить яснее сказанное мною, приведу собственные слова апостола. Так как он сказал: не «слушатели закона …, но исполнители закона оправданы будут», то ему следовало бы и сказать: «Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают», то они гораздо лучше научаемых от закона. Но (апостол) не говорит этого, а останавливается на похвале язычникам и пока не продолжает далее сравнения, чтобы иудей принял хотя бы и то, что уже сказано. Потому Павел не сказал так, но как же? «Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их», потому что взамен закона достаточно совести и разума. Этим (апостол) опять доказал, что Бог сотворил человека с достаточными силами избирать добродетель и избегать зла. И не удивляйся тому, что одно и то же он раскрывает раз, два и более. Для него весьма было необходимо доказать эту важную истину, так как находились люди, которые говорили: «почему Христос пришел ныне, и где в прежнее время проявлялись действия Божия промысла?» Апостол, мимоходом отражая их, доказывает, что и в древние времена, даже до закона, род человеческий находился под тем же промыслом. «Что можно знать о Боге, явно для них» (Рим 1:19), и люди знали, что добро и что худо, поэтому судили и других, за что (апостол) укорял их, говоря: «Тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя» (Рим 2:1). Иудеям же даны были не только разум и совесть, но еще и закон. Для чего же (апостол) присовокупил: «То обвиняющие, то оправдывающие»? Ведь если имеют писаный закон и проявляют свои дела, то что, наконец, может осудить разум? Но слово — «обвиняющие» (апостол) относит не только к язычникам, а и ко всему роду человеческому. В день суда предстанут собственные наши мысли, то осуждающие, то оправдывающие, и человеку на том судилище не нужно будет другого обвинителя. Далее (апостол), усиливая страх, не сказал: человеческие грехи, — но: «Тайные [дела] человеков». Так как он выше сказал: «Думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие [дела] и (сам) делая то же?» (2:3) — то, чтобы ты не допустил, что приговор Божий таков же, какой и ты сам произносишь, но понял, что определение Божие гораздо строже твоего, (апостол) и заметил: «тайные [дела] человеков», а потом присовокупил: «по благовествованию моему, … через Иисуса Христа». Ведь люди бывают судьями одних только явных дел. Хотя выше (апостол) говорил об одном Отце, но, когда уже поразил слушателей страхом, начал речь и о Христе, однако же, не просто, но и здесь сперва упомянул об Отце, а потом наименовал Христа. Этим он возвышает достоинство своей проповеди, и говорит, что проповедь эта возвещает то же самое, что раньше открыла природа.
6. Видишь ли, как (апостол), мудро ведя своих слушателей, приблизил их к Евангелию и Христу и как доказал, что наши дела не останавливаются здесь, но простираются далее? Что он раскрыл выше, сказавши: «Сам себе собираешь гнев на день гнева», тоже подтверждает теперь и здесь: «Бог будет судить тайные [дела] человеков». Итак, каждый, обратясь к своей совести и размышляя о грехах своих, пусть потребует строгого отчета от себя самого, чтобы тогда не быть нам осужденным вместе с миром. Суд тот страшен, престол Судии грозен, требования отчета исполнены ужаса, река огненная пространна. Брат же не избавит, избавит ли человек? (Пс 48:8) Вспомни то, о чем говорится в Евангелии, вспомни ангелов, повсюду летающих, чертог заключенный, светильники неугасимые, воинства небесные, влекущие к пещи. Помысли и о том, что если бы теперь пред одною только церковью был обнаружен тайный проступок кого-либо из нас, то он пожелал бы лучше погибнуть и дать себя поглотить земле, чем иметь стольких свидетелей своего преступления; Что же мы будем испытывать тогда, когда пред целою вселенною будет все выставлено на этом блистательном и открытом позорище, и когда знакомые и незнакомые будут созерцать все наши дела? Но, увы мне, чем я вынуждаюсь устрашать вас? Не людским ли мнением, тогда как следовало бы сделать это силою страха Божия и собственного сознания? Скажи мне, что с нами будет тогда, когда нас связанных, со скрежещущими зубами, поведут во тьму кромешную? А лучше сказать, что мы будем делать, когда (что всего страшнее) предстанем пред Богом? Если кто имеет чувство и разум, тот уже подвергся геенне, как только оказался вне лицезрения Божия. Но так как и это нас не огорчает, то Бог и угрожает огнем. Но ведь следовало бы не тогда скорбеть, когда нас наказывают, а тогда, когда грешим. Послушай, как Павел плачет и сокрушается из-за грехов, за которые он не имел подвергнуться наказанию: «Недостоин называться Апостолом, — говорит он, — потому что гнал церковь Божию» (1Кор 15:9). Послушай, как и Давид, хотя был освобожден от наказания, но поелику признавал себя оскорбившим Бога, призывает на себя мщение и говорит: «Пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего» (2Цар 24:17). Оскорбить же Бога — тяжелее, чем быть наказанным. А мы находимся в столь жалком расположении духа, что если бы не было страха геенны, то, может быть, и не пожелали бы сделать что-нибудь доброе. Потому мы и достойны геенны, если не за что-либо иное, то именно за то, что страшимся геенны больше, нежели Христа. Не таков был блаженный Павел, но совершенно противоположного настроения. Но так как мы — иные в сравнении с ним, потому и осуждаемся в геенну. Если бы мы любили Христа, как и должно любить, то знали бы, что оскорбить любимого тяжелее геенны. Но мы не любим, потому и не понимаем громадности этого наказания. И это именно есть то, о чем я преимущественно сокрушаюсь и плачу. И чего не делал Бог, чтобы быть любимым нами? Чего Он не предпринимал и что оставил без применения? Мы оскорбили Бога, Который ничем нас не обидел, а напротив, облагодетельствовал бесчисленными и неизреченными благами; мы отвратились от Него, когда Он призывал нас и всеми мерами привлекал к Себе, — и однако, Он не наказал нас, но сам поспешил к нам, остановил бегущих, а мы устремились от Него и предались диаволу. Но Бог и в этом случае не оставил нас, а посылал к нам опять тысячи призывающих — пророков, ангелов, патриархов; мы же не только не приняли посольства, а еще оскорбили пришедших. И после всего того Бог, не возгнушался нами, но, как ревностные из презираемых почитателей, всюду ходил и говорил — небу, земле, Иеремии, Михею — не с тем, чтобы нас обвинить, но чтобы оправдать собственные деяния. Вместе с пророками Он и сам приходил к удалившимся от Него, готов был дать им отчет, просил, чтобы мы вступили с Ним в разговор, и так как мы были ко всему глухи, Он привлекал к беседе с Собою. «Народ Мой! — говорил Он, — что сделал Я тебе и чем отягощал тебя? отвечай Мне» (Мих 6:3). После всего этого мы умертвили пророков, побили их камнями и совершили тысячи других злодеяний. Что же было взамен этого? Бог послал — не пророков, не ангелов, не патриархов, но самого Сына. Умерщвлен был и Сын, пришедший на землю; но это не потушило любви, а еще сильнее воспламенило ее, и Господь, и после убиения Сына Его, не престает просить, молить и делать все, чтобы привлечь нас к Себе. И Павел восклицает: «Мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2Кор 5:20).
7. Но ничто из этого не изменило нас, а Господь не оставил нас в таком положении, но продолжает то угрожать геенною, то обещать царство, чтобы хотя этим привлечь нас; мы же еще пребываем в своей бесчувственности. Что может быть хуже такого зверства? Если бы это совершил человек, то не сделались бы мы его рабами навсегда? А от благодетельствующего нам Бога мы отвращаемся. О, беспечность, о, неблагодарность! Мы, которые всегда живем во грехах и пороках, если когда-нибудь сделаем какое-либо и малое добро, то, по примеру безрассудных рабов, с большою мелочностью высчитываем и со строгой точностью определяем вознаграждение, если только дело заслуживает какой-нибудь платы. Но ты получишь большую награду, если станешь работать не в надежде на награду. Ведь говорить об этом и точно высчитывать — это занятия, свойственные больше наемнику, нежели благоразумному слуге. Должно все делать для Христа, а не для награды. Потому Он и угрожал геенною, и обещал царство, чтобы мы возлюбили Его. Итак, возлюбим Христа, сколько и должно любить: в этом великая награда, в этом царство и радость, наслаждение и слава и честь, в этом свет, неисчислимое блаженство, которого не может ни слово выразить, ни ум постигнуть. Впрочем, я и не знаю, как я перешел на такие речи, советуя людям, которые не презирают ради Христа настоящего господства и славы, пренебречь царством, хотя великие и знаменитые те мужи достигли и этой меры любви. Послушай, как Петр пламенеет любовию ко Христу, предпочитая Его и душе, и жизни, и всему; даже когда отрекся от Него, то не из страха наказания плакал, но потому, что отвергся Возлюбленного, что было для него мучительнее всякого наказания. И все это он обнаружил прежде получения благодати Духа и часто обращался ко Христу, говоря: «Куда Ты идешь?» (Ин 13:36) И прежде этого: «К кому нам идти?» (Ин 6:68) И опять: «Я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел» (Мф 8:19). Христос составлял для апостолов все, и они ни неба, ни царства небесного не предпочитали Возлюбленному. «Ты для меня все это» — говорит Петр. И почему ты удивляешься, если Петр был так привержен ко Христу? Послушай, что говорит пророк: «Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле» (Пс 72:25)? Слова эти значат следующее: из всего горнего и дольнего ничего иного не желаю, как только Тебя одного. Вот это — любовь, вот это — привязанность. Если и мы так станем любить, то не только настоящее, но и будущее, почтем за ничто, в сравнении с этою любовью нашей и, наслаждаясь любовью к Нему, приобретем чрез это царство. Но как это будет возможно? спросишь ты. Если мы представим себе, сколько раз мы оскорбляли Бога после бесчисленных благ, от Него полученных, и Он не преставал призывать нас, — сколько раз мы удалялись от Него, и Он не презирал нас, но сам приходит к нам, призывает нас и привлекает к Себе, — если мы размыслим о всем этом и подобном, то получим возможность возжечь в себе такую любовь. Если бы тот, кто так любил, был незначительный человек, а тот, кого так сильно любят, был царь, то неужели бы он не тронулся величием любви? Даже весьма был бы тронут. Но когда бывает наоборот, и с одной стороны — неизреченная красота, слава и богатство любящего нас, а с другой — совершенное наше ничтожество, то как же не достойны бесчисленного наказания мы, ничтожные и презренные, любимые чрезмерною любовию Существа великого и чудного, но высокомерно отвергающие Его любовь? Ведь Бог не имеет в нас никакой нужды, и однако, не перестает любить нас, а мы крайне нуждаемся в Нем, однако любви Его не принимаем, предпочитая Ему деньги, человеческую дружбу, телесный покой, власть и славу, тогда как Он ничего нам не предпочитает. Он одного имел Сына единородного и возлюбленного и Его не пощадил ради вас; а мы многое предпочитаем Ему. Итак, разве не по справедливости нам угрожают геенна и наказание, хотя бы они были вдвое, втрое, даже в тысячу раз ужаснее? Что мы можем сказать в ответ, когда повеления сатаны предпочитаем законам Христа и нерадим о своем спасении, предпочитая дела лукавства Тому, Кто все за нас претерпел? И какого извинения заслуживает все это? Какого оправдания? Никакого. Станем же наконец твердо, не увлекаясь по стремнинам, образумимся и, размыслив обо всем этом, воздадим Богу славу посредством дел, потому что одних слов недостаточное — чтобы и нам насладиться славою от Него, достигнуть коей да будет дано всем нам, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и вовеки веков. Аминь.
БЕСЕДА 6
«Вот, ты называешься Иудеем, и успокаиваешь себя законом, и хвалишься Богом, и знаешь волю Его, и разумеешь лучшее, научаясь из закона» (Рим 2:17−18).
Какое обрезание — нравственное или плотское — действительнее. — Хищничество и лихоимство равносильны идолопоклонству.
1. Сказав, что для спасения язычника, если он бывает исполнителем закона, ничего более не нужно, и, окончив удивительное свое сравнение, апостол указывает, наконец, преимущества иудеев, которыми они гордились перед язычниками. Прежде всего, самое имя иудея, как ныне имя христианина, было очень почтенно, так как и тогда различие людей зависело от имени, почему апостол и начинает речь с этого. И заметь, как он уничтожает это (преимущество); он не сказал: ты иудей, но говорит: «называешься и хвалишься Богом», то есть, ты возлюблен Богом и предпочтен прочим людям. А мне думается, что он здесь слегка осмеивает высокомерие и безумное честолюбие иудеев, потому что они этим даром Божьим воспользовались не для собственного своего спасения, но для того, чтобы заводить распри и презирать остальных людей. «И знаешь волю Его, и разумеешь лучшее». Конечно, и то был недостаток, если не подтверждалось делами, но, однако, иудеям казалось, что в этом состоит преимущество, почему апостол с ясностью на это и указывает. Но он не сказал — исполняешь, а: «знаешь и разумеешь», сам же не следуешь и не исполняешь этого. «И уверен о себе, что ты путеводитель слепых» (Рим 2:19). Опять и здесь не сказал: ты путеводитель слепых, но говорит: «уверен о себе», ты этим хвалишься, потому что высокомерие иудеев действительно было велико. Потому апостол выражается почти теми же словами, какие употребляли, величаясь, и иудеи. Смотри, например, что говорят они о себе в Евангелии: «в грехах ты весь родился, и ты ли нас учишь?» (Ин 9:34) Они много гордились перед всеми. Павел настойчиво и изобличал это, одних восхваляя, а других унижая, чтобы таким образом сильнее укорить их и увеличить обвинение. Потому он и продолжает, усиливая ту же мысль и подкрепляя ее различными выражениями: «и уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в законе образец ведения и истины» (Рим 2:19−20). Опять не сказал: в совести, в делах и в оправданиях, но: «в законе». Как поступил апостол, обличая язычников, так поступает и здесь. Как там сказал: «тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя», так и здесь говорит: «как же ты, уча другого, не учишь себя самого?» (Рим 2:21) Впрочем, там он употребляет выражение более резкое, а здесь более легкое. Не сказал: ты достоин большого наказания за то, что, тогда как тебе так много было вручено, ты ничем не воспользовался, как должно; но, излагая свою мысль в виде вопроса, обращается и говорит: «как же ты, уча другого, не учишь себя самого?» Обрати внимание на мудрость Павла и в другом отношении. Он перечисляет такие преимущества иудеев, которые зависели не от их усердия, но составляют дар свыше, и доказывает, что эти преимущества, по нерадению иудеев, не только для них излишни, но и приносят увеличение наказания. Называться иудеем, получить закон и все прочее, что перечислил теперь апостол, не составляет их заслуги, но есть дар благодати свыше. И хотя в начале он говорил, что одно слушание закона, если не присоединится исполнение, не приносит никакой пользы, «потому что не слушатели закона», говорит, «праведны перед Богом», но теперь он доказывает нечто гораздо большее, а именно, что не только слушание, но и то, что важнее — самое обучение закону не поможет учащему, если он не исполняет того, чему учит, и не только не поможет, но еще навлечет большее наказание. И как искусно употребляет апостол выражения. Ведь он не сказал: ты получил закон, но: «успокаиваешь себя законом». Иудей не трудился, ходя повсюду и спрашивая, что ему должно делать, но он с удобством владел законом, указывающим путь, который вел к добродетели. Если язычники и имели природный разум, в котором и заключалось их преимущество, так как они все исполняли без слушания закона, то там (у иудеев) было больше удобства. А если ты говоришь: «я не только слушаю, но и учу», то это служит лишь к увеличению наказания. И так как иудеи этим много превозносились, то апостол и доказывает, что они преимущественно вследствие этого и достойны осмеяния. Когда же говорит: «путеводитель слепых, наставник невежд, учитель младенцев», то изображает надменность иудеев, потому что они весьма худо обходились с обращенными из язычества и называли их подобными наименованиями.
2. Потому апостол пространно и указывает то, что иудеи сами ставили себе в похвалу, зная, что все сказанное служит к большему их обвинению. «Имеющий в законе образец ведения и истины». Это подобно тому, как кто-нибудь, имея у себя царское изображение, не может по нему ничего написать, а те, у которых нет его, и без образца верно ему подражают. Итак, сказав о преимуществах, которые иудеи получили от Бога, (апостол) говорит об их недостатках, в которых обвиняли их и пророки, и изображает их так: «как же ты, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? говоря: не прелюбодействуй, прелюбодействуешь? гнушаясь идолов, святотатствуешь» (Рим 2:21−22). Хотя вам (иудеям) и было строго запрещено касаться имуществ, принадлежащих идольским капищам, как скверны, но страсть сребролюбия заставляла вас, говорит (апостол), нарушать и этот закон. После того (апостол) излагает наиболее тяжкую вину иудеев, говоря: «хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога» (Рим 2:23). Он представил две вины, а правильнее — три. Иудеи бесчестят, бесчестят тем, что назначено к их чести, бесчестят Того, Кто даровал им честь, а это и есть верх крайней неблагодарности. Но чтобы не подумали, что (апостол) обвиняет иудеев сам от себя, он выставил их обвинителем пророка, теперь Исаию, который в немногих словах и вообще изобличает их в главном пороке, а после и Давида, который и раскрыл их вины подробно и с большей доказательностью. Не я укоряю вас в этом, говорит (Павел), а послушайте, что сказал Исаия: «ибо ради вас имя Божье хулится у язычников» (Рим 2:24; Ис 52:5). Вот и еще два обвинения. Они, говорит, не только сами оскорбляют Бога, но и других приводят к тому. Итак, какая польза от обучения, как скоро вы не учите самих себя? Но об этом (апостол) сказал уже выше, а здесь он обратился к противоположному. Вы не только сами себя, но и других не учите тому, что должно делать; и, что всего хуже, вы не только не учите жить по закону, но учите противоположному, учите хулить Бога, что противно закону.
Но важно обрезание, говорит (иудей). Согласен и я, но важно тогда, когда сопровождается внутренним обрезанием. И обрати внимание на благоразумие (апостола), как благовременно он завел речь об обрезании. Он не стал говорить о нем сначала, потому что оно было в великом уважении. Но когда доказал, что иудеи оскорбили Бога в важнейшем и виновны в богохульстве, когда слушатель готов был сам обвинить их и лишить первенства, тогда начинает речь об обрезании, надеясь, что уже никто его не осудит, и говорит: «обрезание полезно, если исполняешь закон» (Рим 2:25). Конечно, обрезание можно было отвергнуть и другим способом, например, спросив: что такое обрезание? Не есть ли это заслуга обрезывающегося? Не составляет ли оно доказательства его доброй воли? Но ведь оно совершается в незрелом возрасте, затем многие, жившие в пустыне, оставались необрезанными, а также и из многих других примеров можно видеть, что обрезание не весьма было необходимо. Но, однако, (апостол) не этими доводами отвергает обрезание, а примером Авраама, чем преимущественно и следовало. Ведь в этом и было торжество победы, чтобы малозначительность обрезания доказать тем самым, за что оно было уважаемо иудеями. Хотя (Павел) мог сказать, что и пророки называют иудеев необрезанными, но это было недостатком не самого обрезания, но злоупотреблявших им. А требовалось доказать, что обрезание не имеет никакой силы и при добродетельной жизни. Это, наконец, и раскрывает (апостол). И здесь он не приводит еще в пример патриарха, но, сперва опровергнув обрезание другими доводами, оставляет его (патриарха) для последующего, когда он ведет речь о вере, говоря: «когда вменилась» вера Аврааму? «По обрезании или до обрезания» (Рим 4:10)? (Апостол) пока противополагает обрезание языческому не обрезанию и не желает сказать ничего другого, чтобы не слишком было обидно (иудею); а когда рассматривает обрезание в отношении к вере, тогда и сильнее нападает на него. Конечно, пока предлагается противоположение обрезания необрезанию, (апостол) выражается легко и говорит: «обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием». Здесь (апостол) говорит о двух обрезаниях и двух необрезаниях, равно как допускает и два закона. Есть закон естественный и есть закон писаный; но есть и средний между обоими — закон от дел. Смотри же, как (апостол) показывает и раскрывает все эти три закона. Он говорит: «когда язычники, не имеющие закона» — какого закона, скажи мне? — закона писанного — «по природе законное делают» — по какому закону? — по закону, обнаруживающемуся в делах — «то, не имея закона» — какого? — писанного — «они сами себе закон» — как это? — пользуясь законом естественным — которые соблюдают постановления закона — какого закона? — закона дел. Один закон, именно тот, который в письменах, есть внешний, другой, который дан природой, есть внутренний, а третий открывается в делах. Первый сообщают письмена, второй — природа, а третий — дела. Этот именно третий закон и нужен, для него даны и первые два — естественный и письменный; если его не существует, то нет никакой пользы и в тех, даже от них бывает и величайший вред. Это именно доказывает (апостол), когда говорит о законе естественном: «тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя», и о законе писанном: «проповедуя не красть, крадешь». Равным образом, и необрезаний два, одно естественное, а другое нравственное. И обрезание одно совершается над плотью, а другое зависит от воли. Например, я говорю, что некто обрезан в восьмой день, это — обрезание плотское; а когда говорю, что кто-нибудь исполнил все узаконенное, то это есть обрезание сердца, которого преимущественно и требует Павел или, вернее сказать, самый закон.
3. Итак, ты видишь, как (апостол), допустив обрезание на словах, уничтожает на деле. Он не сказал, что обрезание излишне, бесполезно, непригодно, но что же именно говорит? «Обрезание полезно, если исполняешь закон». Он пока принял обрезание, говоря: согласен, не спорю, что обрезание есть дело хорошее, но когда? Когда ты соблюдаешь и закон. «А если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием». И здесь не сказал: оно уже не приносит пользы, — чтобы не подумали, что он уничтожает обрезание; но, сперва освободив иудея от обрезания, потом уже поражает его, так что теперь укоризна падает не на обрезание, а на того, кто утратил его по нерадению. Как тех, которые находятся в чинах, а потом уличены в важнейших преступлениях, судьи сперва лишают отличия чинов, а потом уже наказывают, так и Павел поступил (с иудеем). Сказав: «а если ты преступник закона», прибавил: «то обрезание твое стало необрезанием», и доказав, что он необрезанный, безбоязненно, наконец, изрекает над ним приговор. «Если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание?» (Рим 2:26) Смотри, что делает (апостол): он не говорит, что необрезание превосходит обрезание, — это было бы очень прискорбно для тогдашних его слушателей, — но говорит, что необрезание сделалось обрезанием. Потом рассматривает, что такое обрезание и что такое необрезание, и говорит, что обрезание есть дело доброе, а необрезание — дело худое. Затем необрезанного, имеющего добрые дела, включив в понятие обрезания, а обрезанного, пребывающего в порочной жизни, исключив из обрезания, он, таким образом, отдает преимущество необрезанному. И не говорит уже о человеке необрезанном, но переходит к самому действию — необрезанию, говоря так: «его необрезание не вменится ли ему в обрезание?» Опять и здесь не сказал: признается, но: «вменится в обрезание», что гораздо выразительнее; равно и выше не сказал: «обрезание твое» считается в необрезание, но: «стало необрезанием». «Не осудит ли тебя, преступника закона при Писании и обрезании» (Рим 2:27). Видишь ли, что апостол имел в виду два необрезания, одно естественное, а другое добровольное? Здесь, конечно, он говорит о естественном, но не останавливается на этом, а продолжает: «исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при Писании и обрезании» (Рим 2:27). Заметь весьма тонкое разумение апостола. Он не сказал, что необрезанием естественным осуждается обрезание, но там, где было преимущество обрезания, он говорит и о необрезании, а где была недостаточность его, он показывает, что не самое обрезание побеждается, а иудей, имеющий обрезание, избегая оскорбить слушателя словом. Не сказал также: осудит тебя, имеющего закон и обрезание, но выражается еще снисходительнее: «тебя, преступника закона при Писании и обрезании», то есть, естественное необрезание защищает обрезание, потому что оно поругано, и помогает закону, потому что он нарушен. Вот какой замечательный он ставит трофей, — так как победа тогда должна быть более блестящей, когда иудей осуждается не иудеем, а необрезанным, как некогда и сказал Христос: «ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят» (Мф 12:41) род сей. Итак, (апостол) унижает не закон (напротив, он весьма уважает его), но нарушителя закона. Потом, когда (апостол) ясным образом раскрыл это, он смело, наконец, определяет, что такое иудей, и показывает, что он не отвергает ни иудея, ни обрезания, а отвергает того, кто не иудей, и не обрезанный. И, кажется, что он с одной стороны защищает обрезание, а с другой опровергает понимание его, основывая свой приговор на опыте. Он доказывает, что не только нет ничего общего между иудеем и необрезанным, но даже необрезанный, если он внимателен к себе самому, выше иудея, и он именно и есть истинный иудей. Потому говорит: «не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти» (Рим 2:28). Здесь он поражает иудеев, как делающих все на показ. «Но тот Иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве» (Рим 2:29).
4. Сказав это, (апостол) отверг все плотское. И обрезание наружное, и субботы, и жертвы, и очищения — все это он разумел под одним выражением, сказав: «не тот Иудей, кто таков по наружности». Но так как у них (иудеев) преимущественная речь была об обрезании, которому уступала и суббота, то (апостол), естественно, о нем больше и распространяется. Сказав же: «обрезание, которое в сердце, по духу», (апостол) этим пролагает путь жизни церковной и вводит веру, так как верование сердцем и духом имеет похвалу от Бога. И для чего (апостол) не сказал, что добродетельный эллин не меньше добродетельного иудея, но говорит, что добродетельный эллин лучше преступающего закон иудея? Для того чтобы сделать победу несомненной. Как скоро признано (сказанное апостолом), то обрезание плоти по необходимости отвергается и становится ясно, что повсюду нужна жизнь. Когда эллин спасается без этого (без обрядов), а иудей и при обрядах наказывается, то иудейство становится упраздненным. А под эллином (апостол) разумеет не идолопоклонника, но человека благочестивого и добродетельного, освобожденного от законных обрядов.
Толкования Иоанна Златоуста на послание к Римлянам, 2 глава. Толкование Иоанна Златоуста.
Public Domain.
Общественное достояние.